В кухне — никого. Иван переоделся быстро, глянул на часы — восемь. За час нужно ужин сварганить. Времени достаточно. Он налил в две кастрюли холодной воды. Одну на плиту поставил. В этом районе Москвы были электрические плиты. Вытащил из пакета несколько картофелин, бросил их под кран в мойку и начал чистить. Редко попадались непорченые картофелины, большинство с почерневшими боками, с язвами. Иван чистил и думал о Гале, вспомнилось, как она жаловалась, что у нее на участке много задолжников по квартплате. Самый высокий процент неплательщиков в жэке, особенно в тех домах, где коммуналки. Там много одиноких пьяниц. Они нигде не работали, копейку, попавшую в руки, с радостным нетерпением старались пропить. Один такой хмырь сумел задолжать государству около двухсот рублей. Больше трех лет не платил. А таких, кто больше года уклонялся, несколько. Если бы они работали, можно было бы написать в бухгалтерию, чтобы взяли из зарплаты. Но таких работников долго нигде не держали. Только узнаешь, что он устроился, напишешь, а его уже выгнали. Егоркин вспомнил об этом и подумал, что нужно вместе с Галей пройтись по задолжникам, попробовать уговорить заплатить. Технику премию не платили, если на участке было много задолжников. Вода в кастрюле на плите зашумела, и Иван как раз взялся чистить последнюю картофелину. Пока дочистил, вода закипела. Он стал резать картофель и бросать в воду. Слегка желтоватые кусочки булькали в кастрюле, вода успокаивалась, затихала. И когда дно кастрюли было закрыто картофелем, усмирилась совсем. Иван прикрыл крышкой кастрюлю и полез в холодильник, одна полка в котором была отдана им с Галей, вытащил сосиски, начатый кочан капусты. Четыре сосиски — в миску с водой и на плиту, а кочан — шинковать. Вода в кастрюле вновь зашумела, забулькала, капельки ее выпрыгивали из-под крышки, шипели неприятно на раскаленной плите. Иван переключил плиту, пригасил и начал перемешивать в миске нашинкованную капусту с морковью и майонезом.

— Куховаришь? — услышал он за спиной голос тети Шуры.

— Куховарю, — обернулся с улыбкой.

Тете Шуре далеко за шестьдесят. Она седая, белая, медлительная, крупная. Ноги сдают, оттого и медлительная. Левый глаз у нее полуоткрыт. Было воспаление тройничного нерва. С тех пор так и осталось. Полуприкрытый глаз делает выражение ее лица таким, что Ивану казалось вначале, что она его в чем-то подозревает. Теперь он знает, что старуха человек добрый, но взгляды на семейные отношения у нее патриархальные. Считает, что кухня создана для женщины, а не для мужчины. Немножко недовольна из-за этого своей невесткой, которая, по ее мнению, слишком запрягла сына в женскую работу. И Гале она, наверное, что-то в этом роде сказала однажды. Иван это понял потому, что Галя как-то спросила у него — удобно ли ему готовить ужин при тете Шуре. Он удивился: неудобно, когда люди ужинают, а ты пред ними крутишься, мешаешь есть, это — да, а почему должно быть неудобно мыть посуду или есть готовить. И сейчас тетя Шура произнесла «Куховаришь?»… с некоторой иронией. Иван улыбнулся. Он понял, что тете Шуре, поговорить захотелось. Весь день с внуками, с мальчишками. Один учился в пятом, другой в третьем классе. Она следила за их учебой, поругивалась, но поговорить ей было не с кем. Жила она раньше в области, все знакомые остались там. Здесь пока ни с кем из соседей познакомиться не успела, а поговорить хотелось. На квартиру их брали, чтобы повеселей было старухе. Галя из-за этих разговоров старалась в кухне бывать пореже. Она не могла прерывать разговор, если нужно зачем-то срочно идти в комнату, стояла, слушала, поддакивала и мучилась. Потом удивлялась, говорила Ивану:

— Как ты так ухитряешься прерывать разговор, уходишь, что она не обижается?

— Если мне надо, ухожу, и все.

— А я не могу… Думаю, уйдешь — обидится!

Но, несмотря на то, что Галя старалась подстраиваться под тетю Шуру, чувствовалось, что к Ивану она относится лучше. Галя это понимала и обижалась.

Тетя Шура села на табуретку, облокотилась о стол, глядя, как он мешает салат. Иван знал, что она любит читать газеты, и спросил, читала ли она речь Брежнева. Леонид Ильич в эти дни был в Ташкенте.

— А чего там читать? — ответила тетя Шура небрежно. — Одно и то же, одно и то же долдонят… Газета заполнена, а читать нечего. Вот вчера я читала страшную статью…

— Где?

— В «Комсомольской правде»… Два грабителя белым днем в квартиру забрались и дочь с матерью убили. Страшно так все описано… Соседи слыхали шум, затаились и ни гугу… Я уж своим, — кивнула тетя Шура в сторону комнаты, откуда шум телевизора доносился, — устала приказывать: смотрите, никому без меня дверь не откройте…

— Они послушные, смирные, — похвалил Егоркин внучат.

— Это да, но все-таки… А надыся я читала… — И тетя Шура начала рассказывать историю, которую обычно печатают под рубрикой «Из зала суда».

Такого рода статей в последнее время было много, Иван с тетей Шурой посетовали на всевозрастающее лихоимство, потом стали обсуждать польские события, которые сейчас бурно развивались. Тетя Шура считала, что из-за лихоимства начальства и поднялся там шум. Надоело терпеть людям. Пока разговаривали, картошка сварилась. Иван начал ее мять, добавив молока и сливочного масла. Мял долго и энергично, так, что кастрюля подпрыгивала. Пюре прилипало к толкушке.

— Хватит толочь, — заглянула в кастрюлю тетя Шура, — а то тюлень получится.

— Ничего, — засмеялся Иван. — Вкуснее будет. Попробуйте, — подал он ложку.

Тетя Шура попробовала, пожевала.

— Да-а, вкусно, — согласилась она. — А у меня терпения не хватает долго толочь…

Иван услышал, как остановился на их этаже лифт, стукнули, распахнулись двери. Он радостно замер, глянул на часы. Десять минут десятого. Егоркин вытер руки о фартук и перебил тетю Шуру, улыбаясь извинительно:

— Галя!

И направился к двери, не ожидая звонка. Услышав шаги, распахнул дверь, выглянул и увидел жену. Шла она устало. Вошла, сунула ему сумку. Щеки у Гали холодные. Он погрел их губами и стал помогать расстегивать пальто.

— Устала, — выдохнула Галя. — Ноги гудят…

— Он тебя чует, когда ты еще к дому подходишь, — произнесла тетя Шура с улыбкой, подходя к двери кухни.

— Ой, здравствуйте, тетя Шура, я не заметила. В глазах — туман…

Галя сняла сапоги, прошла в кухню, упала на табуретку, положила руки на колени и оглядела стол. Чайник на плите шумел.

— Иди руки мой, а то стынет все, — сказал Иван. — Теть Шур, посидите, поужинайте с нами.

— Спасибо, спасибо! Мы уже поужинали… Пойду укладывать. Спать пора, а они у телевизора, не оторвешь…

Галя поднялась и побрела в ванную.

Иван принес из комнаты большую чашку, набрал в нее горячей воды, пробуя пальцем, чтоб не была чересчур горяча, и поставил под стол рядом с Галиной табуреткой. Галя вышла из ванной, увидела.

— Зачем?

— Садись, садись, — ворчливо сказал Иван.

Он присел на корточки рядом с женой и стал снимать с ее ног носки.

— Тетя Шура увидит, — вяло сопротивлялась Галя.

— Увидит — не укусит, сиди, — все так же ворчливо говорил Иван.

Он стянул носки. Пальцы ног у Гали были холодные, сплющенные тесными сапогами. Егоркин нежно помял их, погрел в руках, пододвинул чашку, чтоб удобнее было Гале держать ноги в воде.

— Опускай… Вот так. Увидишь, легче будет.

Иван ополоснул руки и сел за стол, улыбаясь Гале.

— Хорошо, — проговорила она, потирая ногу об ногу в чашке. Слышен был плеск воды. — Хорошо!

Чайник закипел, и Егоркин снял с плиты.

— У нас начальник уходит, — сказала Галя.

— Да-а. А кто будет?

— Женщина какая-то. Она прорабом в РСУ работала… Нина Михайловна не в себе. При Иване Ивановиче она полной хозяйкой в жэке была… А теперь две бабы в одной клетке. Кто знает, как повернется…