VII

— Что же ты от меня такую девочку скрывала? — спросил Роман.

Спросил, с обидой, глядя на Иру.

Она правильно поняла, что обида в голосе Романа не от того, что она скрывала, что у нее такая дочь, а от того, что не говорила ему, что у нее есть дочь.

— А разве ты только сейчас об этом узнал? — пролепетала Ира.

— Откуда же мне было знать?

— Разве мало… разве Галя не говорила?

Роман вспомнил отношение Иры к Гале и понял: почему Ира всегда терялась при ней.

— Нет, она мне ничего не говорила!

— Я всегда считала, что ты знаешь, — прошептала девушка. Она не поднимала глаз на Палубина, понимая, что он не верит ей.

— Ну, ладно… об этом… — хмуро проговорил Роман.

Они оба не прикасались к еде.

«Зачем я ее мучаю? — подумал между тем Палубин, не спуская глаз с девушки. Он быстро хмелел. — Обидно? Конечно, обидно! Так провести! А хороша же она! Обидно…»

— Ну ладно, Ирочка! — улыбнулся он натянуто, взяв в руки стакан. — Хватит хмуриться… Давай еще выпьем… За что же мы выпьем теперь, а? — неестественно засмеялся Роман. — Ирочка, бери, бери стакан! — говорил он ободряющим тоном.

Девушка взглянула на него и осторожно придвинула к себе стакан.

— За что же мы выпьем?.. Мы ведь, Ирочка, ни разу с тобой вот так не сидели. Друг против друга… Все рядышком, рядышком, да? Хорошо ведь нам было, да? Давай выпьем за прошлое? У нас уж с тобой есть прошлое… А ничто ведь не связывает людей так, как прошлое. Давай за прошлое. Хороший тост! — Он осторожно коснулся стаканом ее стакана: — Давай, давай!

Ира на этот раз пригубила чуточку, а он снова выпил до дна и стал есть. Она тоже взяла вилку. Он ел и глядел на ее лицо, руки.

— Со стороны может показаться, что не я у тебя в гостях, а ты… — говорил Роман, бодрясь, стараясь подавить боль и обиду.

Он вдруг прекратил есть и спросил полушепотом, наклоняясь к ней через стол:

— Ирочка, тебе хорошо было со мной, а?

Девушка тихо ответила:

— Хорошо…

— Зачем же ты так надо мной надсмеялась?

— Я над тобой не смеялась…

— Ну-да, а там… в палатке…

— Я над тобой не смеялась…

— Правда? — Он передвинулся к ней вместе со стулом и взял ее руку в свою. — А мне так хорошо было с тобой… И ловко же ты меня провела! Ох, как ловко!..

Роман не знал, что сделать, чтоб приглушить боль в душе.

— Все не так… не так… — качала головой Ира. — Ты сам знаешь, что не так!

— Так, так, Ирочка! Именно так! — убежденно проговорил Палубин. — Ну, ладно, ладно, об этом… — Он помолчал, не выпуская напряженной руки девушки, потом выговорил: — А кто… кто отец Сони?

— У нее нет отца…

— Это… я знаю… А кто все-таки у нее отец?

— У нее не было отца! — твердо повторила Ира.

Роман усмехнулся и положил левую руку на стул за спиной девушки, а потом опустил ладонь на ее плечо, чувствуя сильное волнение. Лица их теперь почти касались. Ира сидела, сгорбившись, и смотрела на стол. Виноватый вид ее сильнее раздражал Палубина.

— Ирочка, почему мне нельзя, а другим можно? — проговорил он тихо, вздрагивающим голосом.

— Что можно? — переспросила девушка, отстраняясь от него. В этих объятиях Романа она почувствовала гадкое.

— Ну… то, что другим можно… — почти насильно прижал он ее к себе.

— Кому? — выдохнула Ира. — И губы, и подбородок ее вдруг затряслись, но она сдержалась, не заплакала.

— Ну, например… Генке Малышеву…

— Пусти! — Девушка попыталась вырваться, но Роман крепко держал, глядя ей в лицо. Руки у него вздрагивали, и скулы от сжатых зубов обозначились резче. Не зная, что делать дальше, он стал искать ее губы своими губами, повторяя:

— Мне, значит, нельзя… мне нельзя…

Ира крутила головой, билась в его руках. Наконец высвободилась, отскочила к дивану и шепотом закричала:

— Уходи! Уходи! — Ошеломленная, она, видимо, сама не замечала слез, лившихся по ее щекам: — Уходи! Я тебя видеть не могу! Уходи!

И такое отвращение было в ее глазах, что Роман, ни слова не говоря, выскочил из комнаты.

Сбегая вниз по лестнице, он ударил кулаком в стену, разбил руку. По улице шел быстро, чувствуя лихорадку, озноб во всем теле. Он задыхался, но не сбавлял шагу, будто старался поскорей убежать подальше от дома Иры, словно бы, чем дальше он будет от него, тем легче станет.

Шел он долго, не замечал ни стучащих мимо трамваев, ни встречных прохожих, вспоминал то растерянное, испуганное лицо Иры, то умиленно свежие щеки девочки, то бедноватую обстановку комнаты. «Я ничего не знал о ней! Ничего! — ужаснулся Роман. — Как она жила? Кто мать? Отец? Есть ли он? Ничего! Как же так? А я ведь любил ее! — Он остановился, будто важное вспомнил, что забыл сделать. Тряхнул головой. — Да, любил! Клялся себе, что все прощать буду! А что я хотел простить?.. И простил?.. Негодяй!.. Какое зло сделал! Как же так, а? Что же это я?» Шум впереди отвлек его. Возле трамвая, стоявшего напротив тополя, суетилась кучка людей. Они не садились в трамвай, хотя двери его были открыты. Да и не было здесь остановки. От этой кучки людей навстречу Роману бежал пьяный мужик в мятом, бывшем когда-то черном пиджаке. Брюки его такого же грязно-серого цвета были в пыли. Должно быть, он только что валялся на земле. Мужик бежал согнувшись, и руки со сцепленными пальцами держал на затылке, словно ожидая каждую секунду, что его будут бить по голове, и защищал ее руками. Бежал он тяжело, едва удерживаясь, чтобы не упасть. Лица его не было видно, смотрел он в землю. За ним никто не бежал, да и внимания на него никто не обращал, кроме Романа. Несколько человек неподалеку от трамвая на проезжей части улицы бросались к проходящим машинам с поднятыми руками, но они проносились мимо. Роман остановился, хмуря лоб и встряхивая головой, не понимая, что происходит, не галлюцинация ли? Тяжело пробухал мимо него ногами по асфальту пьяный мужик. Роман растерянно и недоуменно проводил его взглядом и снова обернулся к трамваю, возле которого наконец остановили такси. Толпа у трамвая качнулась, шевельнулась и поползла к машине. Что-то несли. От толпы доносились жужжание голосов и чей-то дикий непонятный и повторяющийся крик: А-ы-х! А-ы-х! Роман, вздрагивая от предчувствия чего-то страшного, двинулся к толпе, перешагивая через рельсы, и узнал Галю Лазареву. Ее вели под руки, почти несли на руках двое незнакомых мужчин. И это она кричала непонятно и страшно. То, что несли, затолкали в машину на заднее сиденье, и стали помогать Гале сесть возле водителя. И в тот момент, когда Роман приблизился к толпе, бородатый мужчина, который, видимо, командовал непонятным делом, закричал на людей тоже непонятно и страшно:

— Туфель! Принесите туфель!

Парень в белой майке метнулся к трамваю, поднял что-то лежавшее возле рельса и побежал назад. Роман увидел, что в руке у него был туфель, окровавленный, страшный, но знакомый. Такие туфли всегда стояли возле кровати Егоркина, когда Иван был дома. Роман понял, кого понесли, очнулся, закричал: «Иван!» — и бросился к машине. Но бородатый мужчина исчез внутри нее. Хлопнули двери, машина рванулась.

— Иван! Ваня! — прошептал Роман и, дрожа, бросился назад по той самой дорожке, по которой пришел сюда.

И как-то быстро он оказался возле дома Иры, вскарабкался по лестнице к ее двери, вдавил кнопку звонка, привалился спиной к стене, задыхаясь, и не отпускал кнопку, пока не открылась дверь. Открыла Ира, но за ее спиной виднелась старуха.

— Ира!.. Ваня… — выпалил Роман. — Егоркину ногу отрезало!

Еще по беспрерывному пугающему звонку Ира поняла, что случилось что-то страшное, и, увидев Романа, сжалась, но смысла слов его не поняла, ожидала чего-то иного.

— Ногу… трамваем… Ивану… Я видел… — Зубы начали стучать у Романа.

Ира за руку втянула его в квартиру. Рука у Палубина дрожала, и дрожь передалась Ире.

— Валерьяночки ему! — воскликнула старуха и заковыляла на неслушающихся ногах в свою комнату.

А Ира повела Романа, у которого продолжали стучать зубы, в свою комнату.