II

— Раздевайся, поплаваем малость! — обратился Борис к Римме. — Вы обедали? — повернулся он к ребятам.

— Мы еще не завтракали! — засмеялся Роман.

— Тогда поплаваем, и позавтракаем, и пообедаем, я винца хорошего захватил!

— Тебе же нельзя… За рулем, — сказал Иван.

— В наше время все можно.

— Кому как! — усмехнулся Егоркин.

— Кто хочет, тому и можно!

— А если встретят?

— Как встретимся, так и расстанемся, — засмеялся Борис и перевел разговор на другое, спросил, глядя на шрамы ребят. — Это вас так в Афгане распахали?

— Ты что, в первый раз видишь, в душе не бывал? — спросил Иван.

— У него же работа не пыльная, дома моется…

У Егоркина на плече был круглый шрам, на животе длинный, дугой.

— Как вспомню, мы здесь веселимся, гуляем, а там ребята, сверстники наши, гибнут… каждый день под пулями… тошно становится, стыдно, — вздохнул с горечью Иван.

— Ну и что? — усмехнулся Борис, тряхнув кудрявой головой. — Война мужское занятие…

— Ты там был?.. — глянул на него Егоркин и отвернулся.

Римма скинула сарафан, и Роман невольно покосился на ее загорелое тело с тонкой талией и большими бедрами, на ее эффектный японский купальник. Девчата тоже окинули ее взглядом. Только Иван не обратил внимания, о другом думал.

За завтраком снова зашел разговор о «Жигулях», и Егоркин сказал:

— А я бы машину не стал покупать. Куда мне на ней ездить?

— Хотя бы сюда! — откликнулся Борис.

— Сюда можно и на электричке… А то на один бензин работать будешь. Зарплаты не хватит!

— Вы как на Луне живете, — засмеялась Римма. — Кто сейчас на зарплату живет?

— Я живу, — сказала Галя, радуясь возможности поддеть Римму, и указала на Ивана, потом на Палубина. — Он живет, и он…

— Они еще не огляделись!.. Оглядятся, по-другому на мир смотреть будут… Обывателями не рождаются, обывателями становятся, — улыбнулся Борис. — В наше время личности не в почете! Вакантных мест нету.

— Нам с обывателями не по пути, — произнес Иван, чувствуя, что слова его неубедительны.

— Слова, слова! — усмехнулся Борис. — На слова и я мастак! Помнишь, как сбацал на профсоюзном собрании? Лозунги бросать, не задумываясь, да хаять обывателей умеем! Но здесь-то мы не на собрании… Ты вот, — взглянул на Егоркина Борис, — против обывателей. А ты задумался, что за этим словом стоит? Кого им называют?

— Ну и что стоит?..

— Обыватель — это человек, который живет для себя и для своей семьи… Так словари это слово расшифровывают! И я хочу жить для себя и для своей семьи. Понимаешь, для себя! Ты сейчас, вижу, меня не поддержишь, настроен не так, но и ты живешь для себя! Скажешь, нет? А ты понаблюдай за собой, присмотрись, почему ты поступаешь так, а не иначе, и увидишь, что поступаешь, как тебе выгодно. Даже так называемые благородные поступки совершаешь с дальней целью, чтобы хорошее впечатление произвести. Таковы все люди! Я, ты, она… — взглянул Борис на Галю и обратился к ней: — Вы с Егоркиным, я знаю, скоро поженитесь, и как ты посмотришь на то, что он не будет жить для своей семьи?

— Ловко ты поворачиваешь!.. Ты забыл сказать, что семья — ячейка общества, значит, обыватель, живя для семьи, живет для общества!

— Верно, верно! — подхватил, смеясь, Борис. — Мне не пришло в голову. Это верно! Помните лозунг: крепка семья, крепка держава. Вывод верный: жить для семьи — значит жить для общества. И ничего нет зазорного в том, что человек хочет жить сейчас, а не в далеком будущем. Сейчас! Нам обещано было, что в восьмидесятом году мы будем все иметь, уже восемьдесят первый половинку отстучал, а что мы видим, что мы имеем?..

— Ты-то имеешь немало, — перебил Егоркин.

— Ну это я! — засмеялся Борис. — А вы-то что имеете? Будете хотя бы крышу над головой иметь после свадьбы? Маленькую крышу!.. А ведь все мы люди. Все мы хотим сейчас получать удовольствия, наслаждения. Давно известно: цель жизни — наслаждение.

— А я слышал иное, — возразил Иван. — Цель жизни — страдание.

— Это достоевщина, прошлый век. Дурман религиозный. Дурили дуракам головы, кто страдает в земной жизни, тот будет царствовать в жизни небесной. Надо было чем-то народ успокаивать… А сейчас всем известно: Бога нет, нет загробной жизни. Уповать на наслаждения небесные нечего, и человеку ничего не остается, как стремиться получать удовольствия на земле. Нельзя страдать и быть счастливым, и нельзя быть счастливым, не получая удовольствий.

— Значит, ты считаешь, что счастье в удовольствиях? — спросил Егоркин.

Ребята с интересом слушали их спор. Роману доводы Бориса казались убедительней.

— Да! И я могу доказать это на своем примере… Сегодня я счастлив, — объявил Борис. — Я это почувствовал, когда ехал сюда. Я получал удовольствие от моей машины, — подчеркнул он, — от солнца, от легкой дороги, от теплого ветра навстречу, от взгляда на милую девушку, — улыбнулся он Римме, — от предчувствия отдыха на речке. И я был счастлив.

— Не верю! — воскликнул Иван. — Не верю, — повторил он тише. — Может, и было такое мимолетное ощущение. Но мимолетное. Неужели ты забываешь о своих рисковых заботах, забываешь, что кто-то из напарников может проколоться и потащить следом… Я не хочу углубляться, наверно, это запрещенный прием сейчас. — Егоркин не догадывался, что он попал в самое больное место Бориса. Вчера тот узнал, что при попытке продать кассету с порнофильмом попался один студент. Борис сплавил ему три кассеты и теперь мучился: расколется ли тот, назовет его или нет? Если назовет, как выкрутиться? Не хотелось много тратить на следователя, деньги сейчас нужны. Квартирка приближается: выкупать нужно скоро будет. Мучило и то, сколько кассет изъяли — одну или все три. Сейчас вспомнилось это, и сердце заныло. Егоркин, не догадываясь, продолжал: — Я не могу поверить, что счастье в удовольствиях. Кто так считает, рано или поздно придет к выводу, что счастья не существует… И не только потому, что нет человека, жизнь которого состояла бы из одних радостей. Нет! Удовольствия приедаются. Сегодня это тебе приносит удовольствие, в новинку еще, а завтра привык, и все — нужны новые удовольствия… Я думаю, что, чем больше человек получил удовольствий, тем меньше счастья он познал…

Римма поглядывала на спорящих ребят с некоторой усмешкой. «Слова, слова! — читалось на ее лице. — Это все слова, а счастье в другом. Я это хорошо знаю. Но вам не понять!»

Борис молчал, спросил Роман:

— А что же ты тогда считаешь счастьем?

— На свете счастья нет, а есть покой и воля, — подхватила Галя.

— Счастье, как вода в бредне, тянешь — надулось, а вытянешь — пусто! — засмеялась Ира.

— Счастье есть ловкость ума и рук. Все неловкие души за несчастных всегда известны, — поддержал их, смеясь и поглядывая на Бориса, Егоркин. — А если говорить серьезно, то того, кто радуется жизни, и радуется не без основания, можно назвать счастливым! Главное не то, что человек имеет, а то, что он чувствует при этом. Я посмотрю, о каком счастье ты заговоришь, — взглянул Иван на Бориса, — когда будешь вскакивать по ночам к окну: не угнали ли «жигуль»!..

— Не конфисковали ли его, — смеясь, закончила за Ивана Галя.