— То есть ты бы хотела продолжать пребывать в Обществе и вернуться в свою деревню?

— Жить в Обществе это замечательно, — я писала те слова, которые мне внушались с детства, они получались легко, как будто и вправду были моими мыслями, — но возвращаться в домой я пока бы не хотела, там слишком много плохих воспоминаний лично для меня. Хотя своё поселение я очень люблю и лучше места, наверное, нет. Я знаю, что могла бы работать в любом другом селе, я разнорабочий, — разговор с этим человеком, не смотря на всю его злобную и отталкивающую внешность расслаблял. Мне приходилось прилагать усилия, чтобы не поддаться этому чувству, ведь я осознавала, что он мне не друг, и совсем не собирается облегчать мою долю.

— Я тебя понял. Думаю, мы тебя сегодня переселим в другой домик, — от этих слов у меня пробежал холодок по спине, — и постараемся назначить лечение, после которого ты сможешь жить как полноценный член Общества, — ох, хорошо я немая, а иначе хмыканье я бы не удержала, сейчас же моё лицо украшала кривая улыбка, которую можно было бы отнести к тому, что я переживаю за свою будущую судьбу.

Он встал и открыл мне дверь. Я тоже поднялась и принялась собирать свои листочки с его стола, создавая видимость, что намереваюсь их выкинуть, чтобы не мусорить тут, попутно я аккуратно вырвала листок с ответом о повстанцах из своей записной книжки.

— Зачем ты это делаешь? — его взгляд стал злым, а в голосе послышались угрожающие нотки.

— Мусор, — написала я крупно, чтобы можно было показать надпись издалека.

— Оставь, — его лицо немного разгладилось, — я сам.

Я неопределённо качнула головой и вышла приёмную, где сидела мулатка. Но переступая через порог, я намерено споткнулась и полетела прямо на неё. Упав, приложившись переносицей о её коленную чашечку, я постаралась незаметно сунуть ей бумажку в руку. Она, не будь дурой, сразу затолкала её под рукав свитера. От падения черепушку пронзила мигрень, про которую я начала забывать, сидя недвижимо на беседе, а от удара о колено Кары, из носа хлынула кровь. Началась суматоха, на которую я рассчитывала, давая девушке возможность прочитать записку. Мой давешний собеседник кинулся меня поднимать, позвал охранников, которые отошли в коридор пока он со мной беседовал, оставив подругу в одиночестве. Меня подняли и повели на новое место дислокации, потому как управляющий, заводя мулатку к себе бросил им: «В шестой».

Пока я брела в новый барак, хлюпая носом, из которого продолжала течь кровь, думалось мне, что нас с Карой разделят. Как же нам поддерживать связь? Не оставлял вопрос: куда направят меня? А её? Что с Эриком? Каюсь, за достаточно долгое утро я первый раз о нём вспомнила.

Новое здание, куда меня привели, отличался от предыдущего. Это был именно домик, с небольшими комнатами, в которых были кровать, тумбочка и стул. У дверей меня встретила улыбающаяся медсестра. Она забрала меня у охранников и отвела в отведенную мне палату:

— Обживайся, — с доброй улыбкой сказала она мне, — сегодня ты поздно пришла и поэтому прогулки не будет, через пару часов обед, — говоря, она достала влажное полотенце и протёрла мне лицо. Уложив, вставила мне в ноздри ватки с лекарством, которые оказались в кармане её халата, — у нас здесь свой распорядок, скоро привыкнешь, — и ушла, закрыв дверь на замок. А я лежала, глядя в потолок, убаюкивая головную боль.

37

Через несколько дней у меня сложилось понимание, что происходит, именно в моём обиталище. Я отлично осознавала, что в других всё иначе. Мулатку с того утра, когда я беседовала с управляющим, я больше не видела и куда её увели не имела понятия.

Порядки в моей тюрьме были весьма щадящими, завтракали мы в столовой, таких больных, как я, наблюдала подруга в свою бытность поваром, нас водили гулять по трое и все, кроме меня, ходили на процедуры. Я полагала, что скоро подойдёт и моя очередь, что это были за процедуры я так и не поняла. Единственные уколы, которые мне ставили, были с лёгким снотворным, чтобы я не просыпалась ночью. Я всё время пыталась придумать, как бы мне сбежать и найти друзей, узнать, что с ними, моё сердце терзало беспокойство, но придумать ничего не удавалось.

В один из дней после завтрака ко мне подошла медсестра и повела в лечебный корпус. Я шла за ней, а ноги всё намеревались подкоситься, я боялась не самих манипуляций над моей тушкой, я боялась неизвестности. Всё утро у меня брали анализы, сканировали мозг и производили много разнообразных, непонятных мне действий.

На следующий день мероприятия стали «интереснее». Вокруг меня собралась небольшая группа врачей и, подключив ко мне множество датчиков, стали задавать вопросы. Я не имела представления, что это за аппарат, но на всякий случай решила вести себя так, чтобы у них были не совсем правильные показания моего серого вещества. Прежде чем ответить на какой-либо из них я заставляла свой разум сомневаться в правильности правдивой информации, или просто врала. Насколько это меняло им карту показаний, я не знаю, но я решила, что надо попытаться. Например, они спрашивали:

— Вас зовут Василиса Район Сол Виндзор?

А я начинала думать: «Зовут-то, конечно, зовут, но всю жизнь меня называют Ася. Значит моё имя Ася? На Василису я даже не отзываюсь. Получается, не признаю его своим», но говорила вроде бы правду. Ни одного четкого ответа, не приправленного сомнениями, они не получили, но по тому как они смотрели на мониторы, угадать удовлетворены они моим тестированием или нет, я не могла. В следующие дни в комплект к датчикам пошли уколы: последствия от одних я не чувствовала, а от других мне было плохо. То накатывала слабость, то появлялась дезориентация, то меня мутило. Я как за ниточку цеплялась за способность размышлять и за черты своей личности, потому что периодически мне казалось, что вот есть моё тело, а отдельно существует душа.

Так прошли недели, счёт времени я потеряла. Пыталась отмечать дни, на спинке койки чертя чёрточки, пока однажды поняла, что не могу вспомнить рисовала ли я палочку сегодня.

Как-от на прогулке я увидела, что колышутся кусты, там кто-то был. Наши надзиратели переговаривались, не сильно следя за нами. Да и какой смысл было пристально бдеть больных? После определённого количества процедур, пациенты становились похожи на зомби. Нас приводили гулять на площадку, и мы стояли, уставившись в одну точку. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться в реальность. Я, собрала в кулак всю волю, чтобы аккуратно отреагировать на шорох. Заторможено и бездумно я подошла к живой изгороди.

— Сегодня в десять, у восемнадцатого корпуса, — услышала я родной голос подруги.

Как мне ей ответить? Если возьмусь писать — меня увидят, никто не забрал у меня блокнот, но я им почти не пользовалась, только на обследованиях. Я отрицательно мотнула башкой, потом сделала жест, медленно, словно в полусне, как будто ввожу себе в вену снотворное, а потом повернула кистью, как будто я закрываю замок.

— Я отвлеку медсестру, когда тебе будут ставить укол, а ты слей часть препарата, будешь сонная, но адекватная. С замком что-нибудь придумаю. Жди меня в одиннадцать, — послышался шорох, девушка ретировалась с места разговора.

Вечером, когда медичка вошла ко мне в комнату со шприцем, за дверью что-то грохнуло. Как перепуганная зверушка она кинулась в коридор, оставив медикамент на тумбочке. Я сцапала его и, всадив половину желтой жидкости, дарующей сон, в матрац, вернула обратно. Придя в комнату, она даже не взглянула на количество препарата и привычным движением вколола лекарство.

После укола я засыпала мгновенно, так случилось и в этот раз: я только успела подумать, что ничего у Кары не получится, медикамент так же сильно подействовал и я провалилась в темный омут сна, без сновидений. В себя я пришла от того, что кто-то меня усиленно тряс, с трудом разлепив ресницы, бестолково уставилась на мулатку, которая стояла у моей лежанки.

— Пошли, — потянула она меня. Всё тело было, как будто налито свинцом, мои движения были будто во сне, как бы я ни старалась, а мозги работали ещё хуже. Она чуть ли не волоком протащила меня по коридору, мимо пустого поста медсестры у самой входной двери.