— Что, не стреляет? — злорадно сказал он.

Егор окинул врага с головы до ног. На его костистом лине вздувались желваки, серые, с красноватыми прожилками глаза смотрели ожесточенно.

«Убьет! Первой же пулей убьет!»— подумал Егор и с какой-то отчаянной неизбежностью понял, что нельзя двинуться с места, шевельнуть рукой… Чуть что — и грохнет выстрел. Такой не промахнется. Да и невозможно промахнуться: всего три шага…

— На колени! Молись богу! — зло повторил мужчина.

В его руке, вытянутой вперед, с вздувшимися венами на запястье, не дрогнул, не качнулся пистолет.

«…Целится в голову. В сердце было бы хуже. Значительно хуже…»— мысль работала быстро и отчетливо. Егор чувствовал, что его босые ноги давят корневища папоротника, не дрожат, не подкашиваются, в глазах не рябит, как это было на кромке болота.

Не спуская глаз с пистолета, Булавин видел только буреющий от натуги палец, который жал спусковой крючок, оттягивая его к заднему полукругу скобы…

— На колени! Слышишь! — повелительно и неторопливо еще раз приказал мужчина.

Его левый глаз сощурился, а правый заметно округлился, зрачок стал больше и острее.

«Хочет сломить. Поиздеваться…» На какой-то миг взгляд Егора уловил крупные в два ряда пуговицы на черной куртке, медную пряжку широкого желтого ремня.

Булавин, не сознавая сам этого, немного присел, съежился, чуть наклонился вперед… Перехватив руками автомат ближе к стволу, он вскинул его на грудь, точно хотел защититься от неизбежной смерти. Человек в черной куртке заметил все это, понял по-своему: «Трусит, щенок! Сейчас встанет…»

«Стукну головой чуть ниже пряжки и со всей силы прикладом. Не дамся. Солдат!» — этой мысли подчинились все нервы, все мускулы Егора.

Палец на спусковом крючке побурел еще больше.

«Надо… Пора…»

Оттолкнувшись от крепких, утоптанных ногами корневищ папоротника, Егор, взмахнув автоматом, с отчаянной решимостью кинулся на врага. Над головой хлопнул выстрел, сухо треснуло дерево и зазвенел металл.

Ударившись плечом о ствол осины, Егор воспринял все это как смутный сон. В его глазах качнулись, закружились деревья, их вершины полетели куда-то вниз и в стороны. Он почувствовал, как правую руку охватила острая боль. Не мог согнуть локтя, сжать пальцы…

Прибежавшие в лесную чащобу солдаты долго не могли найти Егора Булавина. Он неподвижно сидел на пеньке и курил цигарку за цигаркой. На его коленях лежал чужой крупнокалиберный с удлиненным стволом пистолет. На земле, у ног Егора, валялась фуражка, а недалеко от нее — автомат с расколотым прикладом.

Высокий, подвижной и остроглазый Павел Косяк первым нашел своего друга. Увидев на бледном, поразительно спокойном лице Егора алую струйку, он торопливо и осторожно схватил его стриженую голову в большие горячие ладони и наклонился над ней.

— Только кожу содрало! — с чувством облегчения проговорил Павел и, сердито сверкнув черными глазами, спросил: — Что, и этого хотел живым взять? Кипяток недоваренный…

Егор вздрогнул, словно очнувшись, и, пряча бледное, окровавленное лицо, с виноватым видом сказал:

— Не заметил, как все пули сгоряча выпустил. Поторопился малость…

Егор стал подниматься с пенька. Косяк взял его под локоть, чтобы помочь.

— Сам могу! — отмахнулся солдат. — Отсиделся. Очухался.

Булавин подошел к человеку, лежащему в зарослях папоротника. Он лежал на спине. И от того, что его жилистая шея была вытянута, подбородок приподнят, скуластое лицо замерло в каком-то отвратительном зловещем выражении. Человек не дышал, Егор долго смотрел на правую руку врага, сжатую в кулак.

— Надо же, на какого черта ты напоролся! — Косяк дружески положил ладонь на плечо Егора. — Похоже, что и не шевельнулся. Пластом лег.

— Рука у меня, сам знаешь, лесоруба. Так и тянется, шут ее побери, к дереву, — усмехнулся Булавин. — Кроме головы, приклад еще об спину стукнулся. Вот и разлетелся вдребезги. Старшина Забуга устроит, наверное, мне протирочку за халатное обращение с оружием.

— Приклад сделаем! — Косяк весело толкнул солдата в спину. — Сам-то ты, Егорка, здоров и целехонек. Ох, и долго же будешь жить с пограничной отметинкой!

— А как ты, Паша, с теми двумя управился? — стирая с лица кровь, спросил Булавин. — Долго еще отбивались?

— Одолел. На заставу увели живехонькими.

На стене, над койкой Егора Булавина, как память о боевом крещении, висит простреленная фуражка. Пуля вошла в нее рядом с красной звездочкой и вырвала большой клок из тыльной части околыша.

Стесняется ефрейтор Булавин показывать людям свою «отметинку». Но бывает, что по неосторожности или в забывчивости наклонит голову, тогда в его рыжеватых волосах пограничники видят белую полоску, которая, как пробор, прошла вдоль темени. Волосы тут больше не растут — пуля выдрала, сожгла корни.

А когда беседует Егор с молодыми солдатами о боевых традициях заставы, о ее героях, он задумчиво всматривается в розовеющие лица солдат, в их доверчивые глаза, стараясь разгадать, как будут они вести себя, если доведется им встретиться с опасным врагом. Вспоминается Егору в такие минуты осеннее туманное утро и все, что было в лесу. И он, обдумав, как лучше сказать то, что требует сердце, встает и горячо говорит:

— Если, ребята, в переплет попадетесь, то уж не робейте. Врага мы должны захватить или уничтожить в любых условиях. Отступать нам от этого не положено. Таков закон границы!

1959 г.