VII

Как-то вечером в комнату ворвался запыхавшийся бледный человек и, с трудом переводя дыхание, крикнул:

— Дом оцепляют!..

Богун выпрямился, спокойный и холодный.

— Где?

— В Кривом переулке… возле фабрики… Скорее… иначе поздно!..

Женщина, захлебываясь, с безумными глазами, обнимая одной рукой и толкая другой к двери, шептала побелевшими губами:

— Павлуша… уходи… сию минуту… уезжай… не ворочайся больше, не медли… уходи… ради всего…

Он обнял жену, легонько отстранил и наклонился над девочкой. Та лежала, с блестящими глазами и горящим личиком, и сосредоточенно перебирала края простынки.

— Ну, девочка, прощай… будь здорова, весела, не забывай своего папу…

Он крепко поцеловал ее. Девочка, равнодушно относившаяся ко всему, что происходило, занятая своей простынкой, вдруг обвила отца и улыбнулась:

— Нет, ты мой.

— Скорее… уже в воротах…

— Павлуша, уходи…

— Уходите же!..

— Крошка моя… но ведь мне надо ехать далеко… мне очень надо ехать…

Она нахмурила бровки, как хмурил их Богун.

— Хорошо, папочка, только… — губки ее дрогнули, — приди ко мне еще разочек… мамочка ждала, плакала… теперь я буду ждать… буду пла… кать… буду… дол…го пла… кать…

Губки ее опять задрожали.

— Павлуша… Павлуша… ты погиб…

Женщина металась, ломая руки.

Богун взял девочку, посадил на колени, обнял и, чувствуя ее горячее тельце, потерявшееся в его сильных руках, стал говорить, удерживая трепетание голоса, сам но узнавая себя, сам удивляясь неиссякаемому источнику бившей в нем нежности:

— Мой дружочек… мой милый, мой ласковый дружочек… моя крошка, моя ненаглядная… папа… придет… папа твой придет… папа твой во что бы то ни стало придет… будь покойна, моя ласточка, и жди своего папу… только будь здорова, у тебя что-то горячая головка…

— Двор наполнен людьми… теперь только через крышу сарая…

Еще раз поцеловал, положил в кроватку и бросился к двери.

Ворвалась орда, но нашла рыдавшую женщину и ребенка.