К новому единству
Изгнав в свое время Мефистофеля чистого умозрения и отдавшись практике, опыту, наука поступила правильно: свидетельство тому — ее взлет в XIX и XX веках. Значит ли это, что так пойдет и дальше? Что наше мышление все более будет обусловлено конкретными результатами и любой общефилософский взгляд в будущее (а порой и просто попытку широкого теоретического обобщения) можно отбрасывать, как не имеющий практического значения?
Были и есть в науке деятели, радеющие за простую реальность прибора и полученного результата, против "абстрактности" всяких там полей, сил и прочих теоретизмов. Одного из таких ученых (их называют позитивистами) спародировал Макс Борн в 1953 году. Представьте себе, говорил Борн, пулемет, ведущий огонь. Вот он убивает человека. И тут появляется позитивист и начинает говорить в своем духе: "Пули, мол, никто не видел, а убийство... о, я этого не знаю, достаточно знать феномены выстрела и ранения. Все, что лежит между ними, есть игра теоретической фантазии: летящая пуля есть некая dummy (манекен, муляж, — Л. Г.), которая была изобретена для того, чтобы связать оба явления посредством законов механики".
Что же такое реальность в науке? Реальны ли протоны и электроны, которых никто не видел и которые в принципе можно описать как волну?
"Мы представляем себе, — пишет Борн, — римлян времен Цезаря или китайцев времен Конфуция как реальных, хотя мы не имеем никакой возможности это представление проверить таким же образом, как этого требует Дингль для молекул..."
Эти давние споры мне вспоминались, когда я слышал сейсмологов, требующих не увлекаться теоретизированием, видящих задачу только в получении все лучшего материала. Приходилось слышать (и не только в сейсмологии) слова "теоретик", "гипотеза", употребляемые почти как оскорбление — позиция, удобная тем, что до поры до времени она неуязвима: скептик не брался за прогноз, значит, и не виноват в ошибке. А виноват энтузиаст, взявшийся за прогноз (хотя и знал, что может ошибиться).
Сейсмограф и его параметры — это реальность, а все остальное — фантазия? Тогда для чего сейсмограф? И тут мы оказываемся перед странным обстоятельством. Сколь часто, зная плохо и неточно детали, наука верно схватывала суть явления в теории, в целом. Вегенер плохо знал геологию, а геология тогда плохо знала Землю, да и все почти детали придуманного Вегенером механизма дрейфа материков подверглась экспериментальной переоценке. А идея в целом осталась. Она в каком-то смысле оказалась ближе к реальности, чем факты, которыми Вегенер оперировал для создания и подтверждения теории (например, представления, о расплавленной подкоровой массе).
Леверье, высчитавший орбиту Нептуна, тут же по этим вычислениям обнаруженного, серьезно ошибался в исходных данных для своих вычислений. Но путь обобщения, найденный им, обеспечил успех даже при этих исходных ошибках.
Полной аналогии с разрывом коры при землетрясении, разрывом, происходящим в сплошной среде, подготовленным напряжениями на огромном пространстве, мы в нашей обыденной жизни не найдем. В этом смысле очаг землетрясений для нас всегда окажется "не совсем реальным". Но теории, описывающие очаг, без сомнения, все ближе подходят к реальности и когда-нибудь подойдут ближе, чем самое развитое "вещественное" представление, полученное лабораторным путем.
Значит, может быть реальностью и то, что нельзя пощупать... Довольно долго сейсмологи нашей экспедиции (да и не только нашей) пытались поймать причинно-следственную связь, ведущую к прогнозу, в буквальном смысле слова с поличным. По трем-четырем толчкам, давшим как будто пониженное значение отношений скоростей сейсмических волн, пытались построить прогностическую кривую. Все усилия оказывались напрасными. В Гармском районе каждый день происходят десятки землетрясений, и при великом разнообразии природных условий и процессов, идущих в районе, три-четыре точки на кривой требуют введения стольких оговорок, поправок, дополнительных проверок, что уже просто ничего не значат. И тут доверительность, уважительность к природе не просто симпатичное свойство характера, но и лучший деловой путь к истине.
Явление не может себя не обнаружить (необходимость, детерминизм!) в статистике как будто случайного разброса всех значений отношений скоростей, какие только есть в нашем распоряжении. Мысль А. Николаева о ненасильственном, ненавязчивом подходе к объекту исследования (брать от него то, что он в настоящее время может дать) кажется глубоко философской, диалектической. Подвижная грань (отношения дополнительности между вероятностным и детерминистским подходом) обеспечивает максимально возможную на сегодня точность сейсмического прогноза, позволяет победить хорошо знакомый страх перед ответственностью предсказания.
Необходимость и случайность в сумме образуют нечто охватываемое словом "возможность". В последнее время многие исследователи очень много внимания уделяют именно понятию возможного в этом мире. И действительно, как было бы заманчиво разграничить раз и навсегда возможное и невозможное. Скольких лишних непроизводительных усилий это позволило бы избежать!
Академик Г. И. Наан несколько лет назад высказал мысль, что наша Вселенная, состоящая из частиц и античастиц, могла возникнуть из... вакуума при полном соблюдении всех законов сохранения. "Ничто действительно не может породить нечто, но оно может породить нечто и антинечто". Я не могу не отметить, что почти в тех же выражениях 160 лет тому назад представил рождение материи "Мефистофель натурфилософского умозрения" Л. Окен, исходя просто из общих соображений симметрии. Уже появилось название для будущей науки о симметрии всего сущего — симметрика. И энтузиасты этой науки из химии, биологии, геонаук и даже социологии и науковедения занялись работой, подобной той, которую проделали когда-то Д. И. Менделеев и Н. И. Вавилов: они графят листы бумаги, отмечая формы и антиформы, выделяя пустые, незаполненные клетки, еще ждущие заполнения. Все возможное в природе должно в ней появиться. "Диссиметрия творит явления", — сказал когда-то великий физик П. Кюри.
Учение о внутренних системных и симметрийных закономерностях иногда оказывается во внешнем противоречии с "генетическим принципом рассмотрения" (выражение И. Гёте). Именно Гёте когда-то обвинял натурфилософов в "наглом навязывании природе" ненаблюдаемых законов, но именно он же не смог не признать некоторых блестящих результатов этого "наглого навязывания".
Вот уже пятьдесят лет, как находятся в противостоянии случайностно-вероятностная эволюция проб и ошибок Ч. Дарвина и "эволюция на основе закономерностей" (номогенез), сформулированная академиком Л. С. Бергом. Сейчас эти два учения как бы поделили между собой историю живого мира. Первоначальная эволюция молекул, преджизни (когда не могло быть и речи о борьбе за существование) вся основана на номогенетических закономерностях (законы химических взаимодействий в растворах, кристаллографические и другие физико-химические процессы). Эволюция на основе изменчивости и случайных мутаций с последующим отбором пока держит главенство в объяснении остальной истории живого мира. Но видимо, нельзя сомневаться в диалектическом единстве, взаимной дополнительности этих двух форм эволюции.
Такие же взаимоотношения вероятностного и жесткого детерминизма есть в геонауках вообще и в проблеме геопрогноза в частности.
Кристаллографы давно уже заметили черты симметрии и асимметрии в строении земного шара. Если катать глобус по столу, то точке, в которой глобус касается стола "сушей", будет соответствовать "океаническая" противоположная точка глобуса, и наоборот. Этой антисимметричной картине кристаллографы подобрали аналогию в мире кристаллов и на этом основании с недоверием относятся к теориям мобилизма, в которых и материки, и океаны "движутся как хотят". Истина, возможно, опять лежит где-то посредине. Под законом антисимметрии океанов и континентов, видимо, кроется что-то иное, и само горизонтальное передвижение больших плит литосферы, возможно, связано с постоянным стремлением нашей планеты к этому почему-то для нее удобному состоянию. Современная антисимметрия материков и океанов — это только слабое подражание потрясающей антисимметрии Земли во времена палеозойской Пангеи (вся суша была единым островом в Мировом океане) и, видимо, в более давние, докембрийские эпохи. В этом случае к борьбе двух противоборствующих тектонических сил — вертикального воздымания и вертикального же опускания вещества — может добавляться еще и закономерность, родственная структурным законам обобщенной кристаллографии.