VI

Что такое набережные в Нью-Йорке?

Уже по ним одним можно судить об изумительной энергии и трудоспособности американского рабочего люда.

Здесь стоит в течение почти целых суток невообразимый гул от грохота перевозимых тяжестей, от стука ящиков и бочек при беспрестанных нагрузках и выгрузках, от свистков и шипения пароходов, от гомона человеческих голосов. Целые горы тюков, бочек, ящиков, целые города из штабелей стальных рельс или деревянных пробсов высятся вдоль набережной. Люди, тачки, моторы, лошади, — все это перемешивается в грандиозном хаосе, в котором, однако, чувствуется планомерность и порядок, потому что здесь царит и дает всем и каждому свое место великий Труд.

Человек здесь песчинка: все равно, будь он уличный мальчишка, который бегает по случайным поручениям или продает апельсины, или же механик с трансатлантического парохода — важный и нужный артист труда. Но из этих песчинок образуется колоссальная и могучая армия работников, армия, которая строит колоссальные пароходы и двадцатиэтажные дома и двигает горами грузов и материалов.

Все кругом заволочено облаками дыма и пара. От пароходов, от уличных паровых лебедок, от тракторов, от асфальтовых очагов, которые днем и ночью горят и дымят у ремонтируемых мостовых. Само солнце, когда оно пробивается своим светом сквозь тучи дыма и пара, кажется, принимает участие в общем труде.

Множество пароходов самых разнообразных национальностей стоит у каменных «пирсов». Эти «пирсы» есть настоящие многоэтажные дома из камня, железа и бетона и стоят они, как венецианские дворцы, прямо на воде и к ним бок о бок подходят многоэтажные дворцы-пароходы. В ночной темноте эти береговые и плавучие дворцы горят тысячами электрических огней, словно светящиеся фосфорическим блеском многоглазые чудовища.

Набережные окаймлены магазинами, складами, пакгаузами, закусочными, пивными, барами, битком набитыми в часы недолгого отдыха рабочим людом: белыми, желтыми, черными рабочими, представителями всех национальностей и рас. Здесь же приютились гостиницы низшего разбора для малотребовательных приезжих, главным образом для матросов, парикмахерские и табачные лавочки, перед которыми выставлены статуи индейцев, грубо изваянные и пестро размалеванные.

Часы отвала океанских пароходов — самое оживленное время в этой местности. Колоссальный пароходище «Белой звезды», или «Кунард», или «Трансатлантической компании» весь дрожит от нагнетаемых паров. Под навесами пристаней и в галереях «пирса» царит невообразимая сутолока. Багаж и тюки товаров подвозятся до последней минуты, и людьми овладевает лихорадочная поспешность. Огромные паровые лебедки с визгом, скрипом и шипением поднимают целые гроздья бочек или ящиков и опускают их в зияющую пропасть трюма. На набережной позади «пирса» кареты, кэбы, автомобили ежеминутно подвозят новых пассажиров. Носильщики подхватывают ручной багаж, посыльные проталкиваются, чтобы вручить телеграмму или прощальный букет цветов. Люди суетятся, разыскивают друзей, родственников, пожимают руки, целуются. И слова «прощайте» и «до свиданья» произносятся на всех языках мира.

В этой обстановке стала отныне протекать работа Джека в Нью-Йорке.

Он жил в Гобокене, в квартире Шольца, и работал в порту конторщиком. Новая пацифистская ассоциация легко устроила ему это место. Джек получал недурное жалованье, работа была нетрудная: главным образом просмотр судовых накладных и беготня из конторы на пристань и на пароход с разными поручениями. Шольц служил таким же конторщиком в правлении «Белой звезды» и нередко они встречались во время погрузок и выгрузок.

Эта официальная «внешняя» работа была у Джека и Шольца работой второстепенной. Главной же работой было тайное обследование пароходов касательно военной контрабанды и установки адских машин. И делалась эта главная работа параллельно и одновременно с неглавной, официальной работой…

Джек очень быстро ориентировался в этом деле. Вскоре он мог прямо на глаз определить, что в таком-то штабеле ящиков или ряде бочек прячется порох или оружие. У него выработались особые приметы для этого. Во многих случаях он, пользуясь «Глорианой», предпринимал целые путешествия по Нью-Йорку, чтобы проследить, откуда привозится гот или иной товар и как его грузят и пакуют в самом первоисточнике. Ему приходилось наблюдать любопытные картины: бочки с сахаром, например, вывозились из такого предприятия, где на сахар не было ни малейшего намека. Ящики со спичками вели свое происхождение не от спичечной фабрики или оптового продавца спичек, но от таинственной химической лаборатории, где изготовлялось неведомое Джеку взрывчатое вещество. В этих лабораториях были и спички: их клали в ящик сверху, и ящик с псевдонимным товаром получал ложную этикетку.

Для Джека в скором времени почти не существовало тайн в этом деле. Он мог по форме ящика, по манере укупорки вполне определенно сказать, имеется ли в нем контрабанда или же это вполне честный ящик.

На Джека была возложена преимущественно эта исследовательская работа. Но нередко он исполнял и драматические поручения. Так, однажды при его ближайшем участии была подожжена лаборатория по выделке бездымного пороха. В другой раз он выследил целую контрабандную организацию и тяжело ранил ее организатора. Много раз он устанавливал в трюмы пароходов и в склады грузов адские машины. Они не всегда взрывались, но уже не по вине Джека.

С этими машинами он был совершенно запанибрата. Они казались ему вполне безопасными, так как взрыв точно регулировался во времени, и, кроме того, Джек был знаком с их устройством и имел самые подробные инструкции относительно того, как с ними обращаться. Он брал с собой такую машину в чемодан, отправляясь на работу в порт, ехал с ней в трамвае и на пароме, не вызывая решительно никаких подозрений. Потом ставил свой чемодан в конторе на пол и занимался своим делом. А затем в свободную минутку отправлялся на выслеженный им грузящийся пароход, пробирался с «Глорианой» в трюм и ставил в подходящее место свой адский аппарат. И ни разу не случилось, чтобы такие истории кончились для Джека плохо. Только один раз его чуть было не заперли в трюме. Но он стал кричать во всю мочь и стучаться, и люк был снова отперт удивленными матросами. Они прекрасно знали, что в люке никого не было… Удивление их еще более возросло, когда в люке действительно никого не оказалось, но крики и стук все-таки прекратились после того, как он был отперт. Суеверные матросы целый день после того спрашивали друг друга:

— Эй, Джимми! Ведь ты слышал?

— Слышал! Честное слово!

— Оно кричало?

— Кричало! Я готов поклясться чем угодно!

— А потом перестало?..

— Да, люк открыли, и оно вышло.

Но на пароходе вся команда была убеждена, что оно все-таки осталось и принесет пароходу несчастье.

Но суеверные люди ошиблись… На этот раз машина не взорвалась, и ее потом благополучно выгрузили в Ливерпуле. Никакого несчастья пароход не потерпел.

В другой раз Джека едва не убило сорвавшимся с лебедки грузом. Он был в этот момент в трюме и едва успел отскочить в сторону. Но такие случайности не смущали Джека. Это был профессиональный риск, вполне естественный в каждой работе.

В течение лета и осени Джек обследовал больше ста пароходов и на сорока из них поставил самовзрывающиеся аппараты. В огромном большинстве случаев это были грузовики, не бравшие на борт пассажиров.

Потом Джеку приходилось узнавать из газет о результатах своей работы. Надо сказать правду: при всей своей ненависти к безумствам капиталистической бойни, при всем самом искреннем желании «бить войну войной» он жалел взрываемые пароходы и их экипаж. Впрочем, к его удовольствию, в громадном большинстве случаев люди спасались. Удовольствие это с течением времени стало чувствоваться Джеком все обостреннее. Он начинал даже себя ловить на мысли, что желает всякий раз спасение пароходу, то есть неудачи тому делу, которому он служил…

Джек начинал сомневаться в целесообразности такого способа задушить войну.

К этому присоединились неприятности домашнего характера. Джек продолжал жить на одной квартире с Шольцем. Но это сожительство с каждым днем становилось для него тяжелее.