5

пять лет назад

…- Поцелуй меня… Да не так…

Слава, крепче прижав девушку к себе, запустил пальцы в густой шелк ее волос, обхватил затылок и жарко задышал в губы.

— А как? — спросила очаровательно раскрасневшаяся Стася. Серо-голубые озера наивных глаз с каждым днем все сильнее затягивали его.

Она поразила его с первого же мгновения их встречи, с той секунды, когда он заглянул в эти удивительные глаза. Но разве мог Ледянов знать, что эта хрупкая, чувствительная, мечтательная, все еще робевшая в каких-то более или менее интимных моментах и изучавшая жизнь по книгам девушка сможет до такой степени поглотить его? Буквально околдовать? Нет. И открытие это было несказанно приятно.

Необыкновенная, не похожая ни на кого. Сейчас до чертиков хотелось утащить ее в постель, наслаждаться, доводя до исступления, горячки и ее, и себя. Снова и снова. А потом заснуть вместе. И проснуться рядом. И завтра, и послезавтра.

Просто нескончаемый праздник. Никого и никогда он не хотел так сильно, как ее. Никто не покорял его так… основательно и сразу. Чтобы ухаживать, болтать или молчать. И восхищаться, пряча восхищение за дружеским порицанием, подтруниванием и провокацией.

— А вот так, — переместив ладони на ее бедра, он прижал их к своему паху, завладел ее губами.

Ему нравилось целовать ее долго, страстно, откровенно. Нравилось, что она отзывается на каждое его прикосновение, движение, раскрывается точно цветок, обволакивая его своим теплом и нежной силой. Нравилось, как быстро слетают с них обоих покровы благоразумия и остается яростная жажда владеть и получать. Стася почему-то только распаляла и трогала его своей неопытностью в этом, одурманивала искренностью, чувственностью, покорностью.

Сегодня они зайдут еще дальше, он и так ждал слишком долго, не желая торопиться, по-своему смакуя этот непривычный для него налет платоничности их отношений. Достаточно. Застревать в какой-либо стадии нельзя, поэтому этот поцелуй Вячеслав сделал еще более особенным, еще более нескромным чем все те, что ему предшествовали.

Стася не сразу поняла, что именно происходит. Пуговички блузы девушки поддались легко, пальцы коснулись упругой плоти груди, скрытой за кружевом белья, подразнили напрягшийся сосок. И все перевернулось не только для нее, но и для него. Желание вонзилось точно нож, разума больше не осталось. Осталась только Станислава, изгибы ее тела, вкус ее губ и кожи, этот запах чистоты и ландышей, робкие ласки ее пальчиков, касающихся его плеч, лица, раздразнивающие, еще больше возбуждающие.

— Тише, не спеши, — срывающимся шепотом вдруг остановила Стася Ледянова, когда его руки, на миг обхватив ягодицы девушки, принялись расстегивать ее джинсы.

— Я не спешу, — возразил он и, впившись поцелуем в ее шею, опровергая собственные слова, сдернул с нее блузку, потянул вниз лямки бюстгальтера.

Через минуту они оба, обнаженные по пояс, оказались лежащими на диване.

Слава не мог оторваться от нее, языком и губами ласкал шею, ключицы, грудь.

— Хочу тебя так, что всё болит. — Он вернулся к ее губам. Стася, пробежав пальцами по его спине, зарывшись в волосы на затылке, нервно усмехнулась:

— У меня тоже будет болеть. — Ее губы подрагивали, когда она говорила, а глаза… В глазах что-то мелькнуло… Впрочем, Вячеслав быстро отвлекся от этого, обхватив ладонями небольшие груди, снова лаская поцелуями изгиб плеча, шею девушки.

— Всё будет хорошо, — пробормотал он, едва ли понимая, что он говорит, да и зачем говорит. Ничего не надо говорить вообще, рот должен быть занят другим.

Он и занял его, вновь целуя припухшие сладкие губы, пальцы начали спускать джинсы Стаси.

— Если у тебя давно не было никого… — начал он, осознав, что всё-таки есть сейчас кое-что важное.

И снова нервный смешок. И дрожь в руках, которыми она водила по его груди.

— У меня вообще никого не было. Я хранила себя для особенного человека. Единственного…

Ледянов оцепенел.

— То есть как никого? — переспросил он. В голове не укладывалось, что такое вообще возможно в век довольно прогрессивных взглядов на жизнь и моральные устои.

Станислава, волнуясь, побледнев, облизала губы, вздохнула. И отвела глаза от нечитаемого взгляда Ледянова.

— Я и сама считала, что это правильно — хранить себя. Ждать своего мужчину, быть верной ему. Да и бабушка с мамой говорили, что девственность — это сокровище. Тот подарок, который преподносится любимому. По-настоящему любимому человеку. Единственному. Суженому. Ты мой суженый, пусть я и не сразу это поняла. И теперь я твоя. И душой, и телом, и разумом… Конечно, все это должно бы происходить в первую брачную ночь… Но я ведь уверена, что для меня больше никого не будет… Только ты. Но лучше, наверное, все-таки подождать…

Постепенно Стася перешла на шепот, потом и вовсе смолкла, взглянула в застывшее лицо Вячеслава. И сама тоже застыла:

— Если ты… Если, конечно, ты… Хочешь взять меня в жены. — Голос Станиславы был едва слышен, казалось, она испугалась собственных слов. Расширившиеся беспокойные глаза затуманили слезы.

Вячеслав Ледянов моргнул и сел. Обхватил руками голову, запустив пальцы в светло-русые пряди, а потом резко и неприятно рассмеялся. Сам над собой.

Такой королевский облом только раз в жизни бывает. Девственница! Подумать только! Хотя ведь все признаки были налицо, но он так увлекся, так втюхался, что все их пропустил. Остолоп.

Трижды остолоп! Ночь любви, овладевать ею раз за разом — всё псу под хвост!

Стася села тоже, отодвинулась от мужчины, глядя на него испуганно и расстроено. Подобрав блузку, девушка прикрыла наготу, еле-еле нашла в себе решимость позвать:

— Слав…

— Слушай, да тебя в красную книгу занести надо, — взвился тот, подняв голову. Сейчас взбешенному Ледянову хотелось все послать к дьяволу, да и себя туда же, но сначала отправиться под холодный душ. Яд, недовольство и неудовлетворенное либидо так и лезли наружу. — Понахваталась всякой хрени, давно актуальность потерявшей. Для особенного? Единственного? Серьезно? Так бесконечно можно решать, отметать вариант за вариантом, конкурсы устраивать. При таком подходе не удивляюсь, что до сих пор никто не позарился. Суженый! А если он не появится? Или появится, когда тебе лет шестьдесят стукнет? Что тогда, а? В девках до пенсии готова была сидеть? Терпеть и зажиматься? И думать, что влечение и секс без любви и брака — страшный грех? Такая чувствительность, принципиальность и наивность в позапрошлом веке сливки снимали! В этом — это слабость, неудобство и идиотизм. Хранить себя. Для суженого. Отличная такая консерва получается. Твою ж мать, Стаська! Проще будь! Взгляни на реальность не сквозь розовые очки и страницы своих глупых книжек! В шестьдесят лет не продолбишься уже, все ж заржавело. Да и сейчас не легче! Ты хоть представляешь, сколько с этим возни?

Выплеснув гнев, Слава наконец взглянул на девушку. Бледная Стася дрожала так, будто он отвешивал ей пощечину за пощечиной, в глазах стояли слезы. Раздражение мешало понять, насколько жесток он был. Наоборот, казалось, что всё на пользу дела: Станиславе необходимо повзрослеть и расстаться со своими девическими розовыми грезами. Что не на пользу: секс придется отложить. Не те настрой и запас терпения, чтобы вскрывать сегодня этот импровизированный сейф. При этой мысли Ледянов мысленно выматерился и снова почувствовал, что более чем близок к очередному выплеску желчи и колкостей. Для совершенно потерянной Стаси это будет уже слишком.

— Я в душ, — бросил он, воспользовавшись единственным выходом. Он остынет, сможет все обдумать, когда мешающая соображению эрекция уйдет. За это время Станислава возьмет себя в руки, а потом…

***

Что произошло бы потом, Вячеслав так и не узнал. В тот вечер, десятого декабря, когда он вернулся из душа, проворачивая в уме приготовленные извинения и предложение в ближайший же понедельник подать заявление в загс, Стаси Осеевой в его квартире уже не было.

Проснувшиеся совесть и разум, темнота за окнами, одиннадцатый час на циферблате, поднимающаяся метель, легкое пальтишко девушки и снова эти чертовы каблуки, которые она так любит, заставили его сильно беспокоиться. Трубку она, разумеется, не взяла, поэтому он отправился следом, желая убедиться, что Стася благополучно добралась до дома. Убедился. И уехал. Поклявшись, что завтра же они поговорят, а он задаст ей трепку за побег и игнорирование.