— Думаю, на метро. Так же, как добиралась сюда.

— Увидимся, — поворачивается и открывает выход, нажав на плитку. Поток холодного воздуха врывается в дверь и сдувает волосы мне на лицо.

Снаружи темнее, чем я думала. Осенняя ночь приходит быстро.

— Я сама справлюсь, — говорю я, обхватив себя руками, чтобы защититься от холода. — Мне не нужен эскорт.

По правде, я никогда не гуляла одна так поздно. Не только без Кьяры или Пиппы, но и без машины компании, которая привезет, меня и отвезет обратно. Зизи даже не знала об этой акции протеста. Я сказала ей, что собираюсь к Кьяре, чтобы делать домашнюю работу. Я не вынесла бы ее самодовольное выражение лица, если бы сказала ей что участвую в общественных беспорядках. Она бы, не останавливаясь, рассказывала о демонстрациях, которые возглавляла в свое время, «когда протесты что-то значили».

Этан промолчал. Он опять обернул свой серый шарф вокруг лица, вывел меня из переулка позади офисного здания обратно на улицу. Там было пусто, на улице не было ни одного человека.

— Где все? — спрашиваю я, посматривая вокруг. Одинокие фонари мигали, ужасно освещая улицу, продолжая работать даже после отключения электричества.

В ответ Этан указал взглядом вверх на большой бигборд.

Глянцевая актриса, одетая как полицейский улыбалась нам с бигборда.

— Введен комендантский час, — говорит она. — Пожалуйста, расходитесь по домам.

Сообщение исчезло, и экран вернулся к показу объявления о предстоящих выборах. Заголовок гласил:

«Зарегистрируйтесь на голосование! Будущее в ваших руках!»

Под ним были размещены фото Харриса и Уолтера, двух лидеров партий, смотрящих друг на друга, как боксеры на ринге.

Комендантский час? Это значит, что у нас меньше часа, чтобы добраться домой.

Станция находится через дорогу. Все будет хорошо, говорю я себе. Я могу продумать, как вернуться домой. Кем он меня считает? Ребенком? Но тревожное покалывание на затылке говорит, что было бы неплохо обзавестись компанией. И, наверное, ему по пути.

Зал станции был почти пуст, когда мы зашли, только несколько пассажиров ждали свои поезда. Такое чувство, что комендантский час уже вступил в силу.

Я прикладываю запястье к сканеру, и двери открываются. Этан смотрит по сторонам и перепрыгивает заграждение.

— Твоя религия имеет что-то и против опознавательных чипов? — спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне лицом.

— Слушай, религия не при чем. У меня его просто нет, ясно?

— Хорошо! — говорю я, шутя, поднимая руки вверх. — Просто знаешь, я никогда раньше не встречала человека, который мог бы иметь все это, но не хочет.

— Теперь встретила. — Он отворачивается и идет прямо к северной линии, даже не сверяясь с картой. Я не настолько уверенна, я в метро впервые за сегодня. Останавливаюсь и провожу пальцем в путанице цветных линий путь от станции, на которой мы сейчас, до ближайшей к дому. Но кажется, Этан точно знает, куда идет.

— Ты не помнишь, когда взломали информационные щиты? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся на пустой платформе в ожидании поезда, который согласно электронной доске должен быть здесь через пять минут, впрочем, они так всегда говорят. Кто-то взломал эти доски в прошлом году, начав транслировать по всей транспортной сети революционные сообщения. Должно быть, им это надоело, потому что под конец они обратились к трансляции грубых высказываний и даже еще более грубой псевдографики. В конце концов их обезвредили, но с тех пор доски не могут нормально работать. Так как большинство получает информацию об изменениях в расписании движения через чип, то никто не беспокоился о починке щитов. И теперь они врут, вечно объявляя, что следующий поезд будет через пять минут.

— Об этом говорили во всех новостях, — продолжаю я, не получив ответа от Этана.

Он садится на железную скамью.

— Ты немногословен, — говорю я, присаживаясь рядом.

— Ты болтаешь за двоих, — отвечает он.

Своими словами он попал в точку, и я разворачиваюсь, собираясь встать, но он хватает меня за руку.

— Я не имел в виду ничего такого, просто не привык общаться с людьми. Извини. Мне это нравится. Нравится слушать, как ты говоришь.

Я опять расслабилась на сидении. Он смог меня успокоить.

Я смотрю, как мыши носятся туда-сюда по рельсам.

— Их здесь миллион, — говорю я, находя тишину слишком невыносимой, чтобы оставлять ее незаполненной. — Мышей.

— Как их не давит поездами? — спрашивает Этан.

— Они чувствуют вибрацию на путях.

Не знаю точно, так ли это на самом деле, но Этан наклоняется вперед и смотрит на мышей. Они рассеиваются, и мгновение спустя рельсы начинают петь от прибывающего поезда. Он подъезжает, толкая перед собой пласт воздуха, и брошенные газеты танцуют вокруг платформы.

Двери с шипением открываются, и мы шагаем внутрь. Этан встал рядом с выходом, держась за черный поручень. Я снова сверяюсь с картой, всего четыре остановки.

Я сажусь и смотрю на пустые экраны, где раньше воспроизводилась видеореклама. Бортовая реклама стала бесполезной тратой времени сейчас, когда почти все подключены и могут блокировать рекламу своими собственными изображениями. Вместо этого, компании спонсируют людей. Им платят за то, чтобы они бродили по улицам, выглядя классно, и громко заявляли, как удивителен тот или иной шоколад, рекламируя свои бренды каждому, кто их видит. Я скучаю по рекламе. Некоторые из роликов были забавными, как тот, где огромный жираф гонялся за свиньей. Он заставлял меня смеяться, когда я была маленькой, хотя уже и не помню, что она рекламировала.

Я пинаю пятками основание сиденья, создавая лязгающий звук металлической решетки. Этан молчит.

Одну остановку проехали.

Я встаю и брожу вокруг, вглядываясь в темноту. Всего пару часов назад мы с одноклассниками направлялись на этом поезде в другую сторону. Они держали свои знаки и с волнением болтали. Прямо сейчас я бы предпочла даже осла Дэйва Карлтона — тяжелой тишине с Этаном.

Две остановки проехали.

Я снова сажусь.

— Так где ты живешь? — спрашиваю я, нарушая тишину.

— Недалеко от тебя.

— А откуда ты знаешь, где я живу?

— В тот день, когда ты ударила мальчика крышкой мусорного бака, я пошел за тобой до дома, чтобы убедиться, что он не попытается еще раз. Убедиться, что ты в порядке.

— Шпионишь? — улыбаюсь я, а он пожимает плечами.

Странно, но я не против, если бы какой-нибудь другой парень сказал мне, что шел за мной до дома, я бы позвонила в полицию. Но есть в нем что-то такое, что-то спокойное и безопасное. Конечно, я его даже не знаю, но я верю, когда он говорит, что хотел проверить, в порядке ли я. Вот почему я не возражаю, чтобы он сейчас проводил меня до дома..

Наконец моя остановка. Я встаю и вслед за Этаном выхожу из поезда.

— Отсюда я сама, — говорю я, когда мы выходим на улицу. Мои ворота прямо через дорогу. Но Этан все равно следует за мной.

— Серьезно, здесь везде охрана.

Я показываю на камеру над воротами, она со скрипом движется, чтобы сфокусироваться на мне. За ней Фил, наш охранник.

— Я провожу тебя до двери, — говорит Этан, не аргументируя.

— Слушай, это очень по-джентльменски, но, думаю, я сама справлюсь.

Он снова пожимает плечами. Я вздыхаю и кладу ладонь на считыватель.

Мы идем мимо больших деревянных домов, которые выглядят идентично, если не считать небольших изменений, которые люди внесли в своих садах. Это поселок компании, только для тех, кто работает в УайтИнк. Предполагается, что он создает чувство общности и гарантирует, что все мужчины и женщины компании являются счастливыми работниками. Он смоделирован по образцу одной деревни в Нидерландах, которая была названа счастливейшим местом в мире, вплоть до озера в центре и старомодных оранжевых уличных фонарей, выстилающих извилистый путь. Нам, в отличие от остальных жителей города, не приходится терпеть фонари на солнечных батареях.

Я живу прямо в верхней части улицы в единственном доме, который выглядит по-другому, потому что Зизи сказала, что не может работать с плохим фэн-шуй в своем доме.

— Это мой, — говорю я, когда мы добираемся до дома с огромным стеклянным фасадом и зеленой покатой крышей..

— Дом, милый…