Всю дорогу она бормотала о гражданских свободах. Ли игнорирует ее, что раздражает ее еще больше — он мне, вроде как, нравится.

Ли останавливается перед дверью и набирает на кодовом замке шестизначное число: 538873. Я начинаю выискивать в числе закономерность: даты, коды, слова. Единственное значение, которое я могу ему приписать, это простой буквенный шифр, означающий «чайник». Но это, вероятно, просто случайное число. Комната выглядит скорее как приемная, чем как комната для допросов. По обе стороны стеклянного кофейного столика лицом друг к другу стоят низкие диваны. Есть даже кружки на столе. Ли кивает нам занять место и убирает кружки, ставя их в раковину.

Мы садимся на диван, перед этим смахнув крошки с подушки. Зизи грызет ногти, сегодня, они выкрашены в ярко-зеленый цвет, хотя уже и начали немного отрастать.

Ли устраивается на диване напротив нас.

— Вам, должно быть, интересно, как мы вас выследили.

— Не особо, — говорю я. — У вас везде наблюдение.

Ли, кажется, слегка сбит с толку.

— Ну, наблюдение нам не понадобилось, мисс Куинн. Ваш друг, Райан МакМанус сказал нам ваше имя, но будьте уверены, мы нашли бы вас в любом случае.

Я не могу сдержать небольшой вздох потрясения.

— Вы поймали Райана?

— Мы отпустили его 30 минут назад с предупреждением. Он не сделал ничего плохого.

— Тогда почему именно вы притащили сюда мою дочь?

Ли разблокирует тонкий планшет. Замечаю, что это последняя графеновая модель, похоже, УайтИнк помогает полиции более, чем одним способом. Легким прикосновением он включат экран, появляется зернистое изображение — это толпа людей, держащих плакаты и скандирующих. Ли кликает по экрану и картинка увеличивается. Я узнаю некоторых людей: Райан, Карл, Кьяра. Это кадры протеста, снятые с высокой точки, дрона или спутника, я не уверена.

Фигуры в капюшонах пробираются сквозь толпу. На месте их лиц серые пятна, словно кто-то протер пальцем по экрану. Теперь я понимаю, что их серые шарфы были для защиты от наблюдения.

— Вы должны были арестовать этих парней, а не меня, — говорю я.

Детектив Ли улыбается, и громкость на планшете увеличивается.

Крошечные динамики воспроизводят искаженный голос.

— Да! Давайте все бросать вещи. Вот как вы добиваетесь перемен. Вот как вы доносите свои мысли!

С трудом узнаю свой собственный голос. Изображение на экране замирает на моменте, когда я собираюсь что-то бросить в толпу. Одна моя рука вытянута передо мной, другая готовится выпустить свою ракету. Я похожа на ту картину Бэнкси в галерее Тэйт.

— Вы знаете, какое наказание предусмотрено за подстрекательство к насилию?

Я смеюсь, откинувшись в своем кресле, это, должно быть, какая-то проверка. Это не может быть серьезно. Я смотрю на его лицо. Он выглядит очень, очень серьезным.

— Я никого не подстрекала. Это был сарказм! — говорю я, наклоняясь вперед.

— Это не звучало саркастически. И сразу после того, как ты подбивала толпу, случилось это.

Изображение снова оживает: парни в черном начинают бросать бутылки в толпу, и все начинают кричать.

— Нет, вы отредактировали это. Все случилось не так. Я не говорила им начинать.

— Ну, мисс Куинн, выглядит это определенно так. Поэтому скажите мне, что вы знаете об этих анархистах?

— Ребята в масках? Не имею ни малейшего понятия.

— Они члены НФ. Что вы можете рассказать мне о вашей связи с ними?

То, как Зизи громко вдыхает, когда он говорит эти две буквы, пугает меня больше, чем что-либо до этого.

— Зизи, это бред, понимаешь? Я даже не знаю, кто или что такое НФ!

Ее лицо бледнее, чем обычно, когда она смотрит на воспроизводимый, на маленьком экране бунт.

— Ох, Петри, разве я не говорила тебе, что насилие — это не выход?

— У Петри были проблемы с насилием в прошлом? — спрашивает Ли.

— Что? Погодите, нет.

— Ах да, вижу. Три сообщения о драке в школе.

— Это частная информация, вы не имеете права ее использовать! — кричу я, махая рукой перед его лицом, чтобы оборвать его канал. Это ничего не меняет.

— Все государственные школы проводят политику обмена информацией. У меня здесь все ваши файлы, Петри. И выглядит все это не очень хорошо.

— Я говорила тебе, что должна ходить в частную школу, — огрызаюсь я, глядя на Зизи. — Но нет, ты хотела дать мне настоящее образование! В реальном мире.

Я делаю в воздухе иронические кавычки вокруг слова «реальном». Вообще-то я никогда не хотела ходить в частную школу. Но прямо сейчас я выбираю именно это.

— Как ты можешь так поступать со мной? — говорит Зизи, держа руку у сердца.

— Почему нет? Ты всю мою жизнь так со мной поступаешь!

Ли перебивает нас, пока все не вышло из-под контроля.

— Мое начальство хочет, чтобы я выдвинул обвинения.

— Конечно же в этом не будет необходимости, — говорит Зизи, вся такая сладкая и гладкая, голосом, который она использует в разговоре со своими коллегами-директорами прямо перед тем, как начать кричать. — Моя дочь не представляет опасности для общества. Она просто увлеклась сгоряча.

— Ничего я не увлеклась! — говорю я. — Это была шутка! Шутка! Почему вы этого не понимаете?

Картинка еще больше увеличивается, и ролик воспроизводится по кругу. Мое лицо ярко-красное, изо рта брызжет слюна. Выгляжу я, как сумасшедшая.

Я роняю лицо на руки и испускаю вздох разочарования.

— Ну, может быть и так, но ваши действия не проходят бесследно. Надеюсь, вы понимаете это, юная леди.

Я смотрю на него сквозь пальцы.

— Послушайте, поскольку это ваше первое правонарушение…

Внезапно дверь распахивается без стука. Ожидаю увидеть адвоката Зизи, когда…

— Макс! — ахает Зизи. — Что ты здесь делаешь?

Она выглядит смущенной, даже злой.

Меня это не волнует. Облегчение овевает меня, словно теплый ветерок. Макс так действует на меня. Вообще-то на всех. Когда он входит в комнату, там становится спокойнее, счастливее. И не только потому, что он создатель и главный исполнительный директор Глазури, но и потому, что есть в нем что-то такое, что заставляет людей чувствовать себя хорошо. То, как он говорит с тобой, заставляет чувствовать, что он по-настоящему слушает. Когда я была моложе, он был единственным взрослым, которого я знала, кто не относился ко мне как к идиотке. Кто не заставлял меня чувствовать себя так, будто я мешаю.

Он одет в свою обычную серую рубашку, серый костюм с красным платком, торчащим из верхнего кармана, хотя и без галстука: единственный признак того, что он только что с трансатлантического рейса. Он даже не выглядит уставшим, хотя его седеющая щетина выглядит немного менее аккуратной, чем обычно.

Я смотрю ему за спину, ожидая увидеть стаю сотрудников, которые везде следуют за ним. Но он один. Должно быть, я в еще более затруднительном положении, чем я думала.

— Детектив Ли, — говорит Макс, приближаясь к полицейскому и протягивая руку в кожаной перчатке.

Ли встает, скручивая планшет в тугую трубку.

— Как вы сюда попали?

— Я Максвелл Уайт, — говорит Макс в качестве объяснения. Это единственное объяснение, в котором он когда-либо нуждался.

— Да, я знаю, кто вы, — говорит Ли ледяным голосом. — Все в мире знают, кто вы, мистер Уайт.

— Тогда ладно, — говорит Макс, похлопывая Ли по плечу рукой в перчатке. Детектив отшатнулся, как будто прикосновение Макса ядовито.

Если Макс и замечает очевидную ненависть Ли, то никак не реагирует. Вместо этого он поворачивается ко мне.

— Петри, что ты сделала, чтобы так взволновать свою маму?

Зизи встает и целует Макса в обе щеки, ее губы не касаются его кожи, у Макса пунктик насчет микробов.

— Как полет из Гватемалы? — спрашивает она, холодно глядя на него. Что бы там между ними ни произошло, это было что-то серьезное.

— Долгий.

— Полагаю, мой адвокат рассказала тебе, что происходит? Напомни мне уволить ее.

Макс рассмеялся.

— А что происходит?

— Ничего, с чем я бы не справилась, — говорит она, играя со своим воротником. — Чепуха, состряпанная полицией.

Она смотрит в лицо Ли, продолжая говорить с Максом:

— Ты же знаешь, они всегда ищут в качестве козла отпущения кого-то белого, среднего класса, чтобы спрятать свой институциональный расизм. Они же не могут обвинить Райана МакМануса, мальчика, который организовал бунт…