XV Путешествие в ките

Прошло с полчаса, и вот на поверхности воды показался неподвижный и мертвый кашалот.

— Ну, теперь он наш! — сказал я Бэби, указывая на гигантский труп, качавшийся на волнах.

Я сел на спину Бэби и подплыл к чудовищу.

Кашалот был метров 20 длиной, и на него, даже мертвого, страшно было смотреть.

Самые большие из его зубов были длиной в десять сантиметров, следовательно, длиннее ужасных клыков кабана; притом, они имели окружность в восемь сантиметров и отличались гладкостью слоновой кости.

Самая ценная часть кашалота — его голова; в ней между шкурой и костями есть особые углубления, в которых и заключается спермацет.

Я оставил голову напоследок; для меня важнее всего было туловище, потому что, если оставить его невскрытым хотя на день, то жир у него начинает портиться и затем лопается сам собой, распространяя страшное зловоние, невыносимое даже для самого крепкого обоняния.

Я обвязал челюсти кашалота толстой веревкой, и таким образом мы с Бэби втащили его на берег, где мне, конечно, удобнее было возиться с ним.

Прежде всего, я вспорол шкуру; снять ее могла и Бэби.

Верхняя шкура кашалота вполне годится для устройства подошв, непромокаемых палаток и т. д. Под ней находится вторая, гораздо тоньше, похожая на полотно; из нее гренландские девушки шьют себе сорочки.

Я невольно подумал о своей допотопной невесте, отпарывая и складывая это посланное мне Богом полотно. Она сошьет себе из него всю одежду: индузий, тунику и пеглий.

Но вот я добрался и до жира, лежащего на спине кашалота слоями толщиной от десяти до двадцати сантиметров. Я нарезал его большими ломтями и побросал в озеро, откуда легко будет достать их.

Под жиром находилась твердая, как бы костяная ткань, сравнимая разве только с мышечными связками ноги индюка. Она облегала все тело настоящим панцирем, до того плотным, что самый острый топор едва мог разрубить его. Весь этот панцирь состоит из крепко переплетенных между собой перекрещивающихся костяных связок.

Под этой сеткой у кашалота находилось красное мясо, тогда как у обыкновенного кита мясо черное.

Бэби до такой степени обрадовалась доставшейся на ее долю богатой добыче, что даже забыла о своей спячке.

Теперь дошла очередь и до головы кашалота.

Но прежде, чем вскрыть костяные коробки, сотообразно сидящие в голове и заключающие в себе столько масла, что его можно черпать целыми ведрами, — надо было озаботиться о том, куда бы слить эту драгоценную жидкость.

Для этой цели всего пригоднее желудок и кишки самого кашалота.

Но, чтобы добраться до этих вместилищ, следовало войти в кашалота. Это было нетрудно: пасть у него такая широкая, что хоть в экипаже проезжай через нее.

Нижняя челюсть длиной и шириной с хорошую доску; особенно она кажется широкой от торчащего кверху ряда гигантских зубов. В этой челюсти лежит кроваво-красный язык с зубчатыми краями. Просоленный и прокопченный, он составляет прекрасное лакомство.

Я намеревался заняться им впоследствии.

Под сводчатым нёбом взрослый человек свободно может пройти, не сгибаясь. Все оно усажено густой щетиной.

Ноздри, соединяющиеся снаружи в одно отверстие, находятся в прямой связи с легкими, а горло ведет прямо к той каучукообразной твердой массе, которая издает ревущие звуки, когда кашалот сражается с другими, или же когда он… влюблен.

А разве кашалот способен влюбляться? О, несомненно! Его сердце в величине может поспорить с моей спиной; яйцевидное отверстие в него всегда открыто.

Из пасти, сквозь горло, есть проход, по которому (немного сгорбившись) можно пройти в первый желудок.

Первый желудок у кашалота, снабженный множеством железок, служит лишь подготовительным органом: выделения железок делают проглоченную пищу годной для дальнейших процедур.

Не раз замечали, что кашалот снова выбрасывал проглоченную добычу; это означает, что первый желудок еще не может справиться с ней, и потому надо пережевать ее хорошенько. Так, например, один кашалот, на глазах изумленных китоловов, раз проглотил, выплюнул и опять проглотил целую акулу!

Войдя во внутренность кашалота, я должен был пользоваться магниевым освещением.

Температура в первом желудке доходила до пятидесяти восьми градусов по Фаренгейту.

Желудок был совершенно пуст; из этого я заключил, что кашалот был голоден и долгое время гнался за китихой, не имея времени заняться более мелкой добычей.

Узкое отверстие, по которому я мог пробраться лишь ползком, вело во второй желудок — химическую лабораторию кашалота.

В этом желудке лежала масса мелких каракатиц и остатки акулы, еще не переваренные настолько, чтобы попасть в третий желудок.

Второй желудок находился в непосредственной связи с печенью. Отдельного желчного пузыря нет у кашалота.

Третий желудок представляет из себя настоящую двигательную силу.

Он самый маленький из всех. Его круглые стенки сплошь усажены живыми, подвижными шероховатыми связками и чашечками. Эти приспособления вполне перерабатывают предоставленные им пищевые вещества до тех пор, пока они не будут окончательно превращены в кашицу.

Просунув голову в третий желудок, я немедленно с испугом отдернул ее назад…

И вообще-то атмосфера в этом чудовище была не из особенно приятных, но из этого отделения несло таким резким аптечным запахом, да вдобавок еще смешанным с обыкновенным зловонием от разных отбросов, что я не в состоянии был войти в него.

Пришлось удовольствоваться освещением его снаружи, чтобы, по крайней мере, рассмотреть все хорошенько.

Этот желудок, по-видимому, продолжал еще жить и работать: бесчисленные нервные пучки двигались, и всасывающий аппарат еще обрабатывал находившуюся в нем большую бесформенную массу.

Распоров подряд все желудочные мешки, я вытащил через пасть эту массу и узнал в ней огромного полипа, способного задушить и человека своими гигантскими, усаженными неисчислимым множеством сосков разветвлениями, которых у него восемь. Но каков кашалот? Значит, он в состоянии проглотить даже такое почти неуязвимое чудовище!

Положим, проглотить полипа еще можно, но переварить его в себе очень трудно, потому что в нем находятся очень твердые составные части, не поддающиеся никакому желудочному соку.

(От этого-то непереварившегося полипа и происходило, главным образом, страшное зловоние).

Я наполнил третий желудок камнями и опустил его на дно, и тогда можно было продолжать работу.

Но затем я побросал в воду сердце и селезенку, которые никуда не годились.

Почки же я оставил; они имели форму виноградных кистей и были очень вкусны. Печень я тоже оставил.

Почки я нашел в четвертом желудке в конце «двенадцатиперстной» кишки.

Моя взрывчатая острога проникла как раз сюда, в четвертый желудок, и причинила смерть разрушением части главной артерии.

Четвертый желудок самый поместительный. Его стенки чисты и гладки; здесь пункт распределения химической сортировки; отсюда идут к местам своего назначения пищевая кашица, вода, отбросы и твердые части.

В желудке кашалота производится еще одно вещество, которое не принадлежит ни к одной из вышеперечисленных категорий.

Я говорю об амбре, являющейся только в желудке кашалота. Это — самое ценное благовоние и вместе с тем врачебное средство; унция его продается в Англии по восьми фунтов стерлингов.

Я нашел в желудке кашалота кусок этого вещества фунтов в 50! Оно приросло к стенке желудка и было обтянуто тонкой пленкой.

Я предположил, что амбра производится желудком кашалота из остатков каракатиц, тоже не вполне перевариваемых им. Это мое мнение подтверждалось тяжелым запахом, свойственным амбре в сыром состоянии и напоминающим запах именно каракатиц. Превосходный аромат приобретается амброй лишь в сухом виде.

Я вытащил слиток амбры ценой в шесть тысяч фунтов стерлингов и положил его на берег для просушки.

Из отпоротых желудков я устроил вместилища для масла. Необыкновенно длинные и толстые кишки вполне могли служить для той же цели. Мышцы я думал употребить для выделки веревок.

Совершенно вычистив внутренность кашалота, я освободил громадное пустое пространство.

Все описанные мной действия заняли много часов. О днях я уже не говорю: время делилось единственно на часы работы и отдыха. Обыкновенно я работал подряд шесть часов, а отдыхал два часа.