— Ты мог пить его с колой.

Рид снова понюхал виски и поморщился, но сделал еще один маленький глоток жидкости.

— Сначала кофе, а теперь виски, — продолжил я. — Возможно, придется отозвать твое удостоверение совершеннолетнего.

— Поверь, мне нравится пиво. Я думаю, если у меня было это, мне это нравилось. Возможно.

— По крайней мере, мне не придется беспокоиться о том, что ты напьешься до смерти, когда вернешься сюда, — я подошел взять его стакан, чтобы вылить его обратно в бутылку, но Рид забрал его обратно.

— Нет, я собираюсь сделать это, и ты тоже, — затем он указал на меня. — Пей.

Мои глаза расширились, когда он сделал большой глоток, и я попытался не рассмеяться, когда он вздрогнул.

— Тебе не обязательно это пить.

— Да, понимаю. Я не хочу, чтобы мое удостоверение отозвали, — Рид подмигнул мне и снова отхлебнул.

— Ладно, хватит, пьяница, — сказал я, посмеиваясь, так как мне удалось забрать у него стакан, прежде чем он прикончит его. — Если я привезу тебя обратно пьяного и блюющего, скорее всего, тебя никогда больше не выпустят из дома.

— Разве это не похоже на какой-то обряд посвящения?

— Не тогда, когда тебе двадцать семь.

Он помахал мне рукой, когда вошел в гостиную и плюхнулся на жесткий диван.

— Думаю, ты прав. Может, в следующий раз с кокаином.

Я оставил свой стакан на стойке, чтобы не опьянеть и не потерять голову, и выбрал кресло поближе к Риду.

— Это замечательно. Мне тепло. Как будто алкоголь распространяется по всему телу, понимаешь? — перекатившись на диване, он лег на спину и погладил руками свой живот. — Как одеяло для внутренностей.

«Боже. Он тоже чувствовал это».

— Если бы виски было музыкой, — продолжал он, — я думаю, что она началась бы с пунша, а затем превратилась бы в нечто медленное и легкое, — его пальцы танцевали в воздухе, как будто он играл мелодию, и именно тогда я заметил, чего не хватало в комнате.

— Где твое пианино?

— Его нет.

— Почему нет? Разве это не важно для тебя?

— Что-то типа жалоб на шум.

Недостатки проживания в квартире.

— Попался. Так ты тренируешься в доме своих родителей?

— Нет, они много лет назад избавились от своего.

— Дааааа…

Рид перестал «играть» и отклонил голову назад, чтобы посмотреть на меня.

— Что?

— Ну, а где же ты играл?

— Я... я не знаю. Предполагаю, что нигде.

После аварии или может раньше, я не знал, но что это было за дерьмо? Он перестал следовать своей мечте ради стабильной жизни, и теперь у него даже не было инструмента, чтобы играть в свободное время? Казалось странным, что у него не было доступа к тому, что, очевидно, было его страстью, если только не урывками несколько минут в школе.

— Держу пари, ты всегда можешь сходить в музыкальный магазин на Броуд. Та женщина была так рада, что ты пришел, что она, вероятно, даже заплатит тебе за игру.

— Эй, — сказал он, садясь. — Это неплохая идея.

— Тебе стоит это сделать.

— Полагаю, это значит, что мне придется смириться и спросить ее имя.

— Я же говорю тебе, воспользуйся оправданием травмы мозга. У тебя словно есть идеальная карточка досрочного-освобождения-из-тюрьмы.

— Да, конечно, — он снова лег, а я проследил пальцем закрученный узор подлокотника кресла. — Ты придешь ко мне, если я буду играть?

— Если ты заплатишь мне.

Он пристально посмотрел в ответ:

— Серьезно?

— Нет, — сказал я, смеясь над его шокированным выражением лица.

— Ох. Отлично, — он перевернулся на живот, вытягиваясь на диване, как кошка, и положил подбородок на руки. — Мне бы хотелось, чтобы ты пришел.

«Я бы тоже очень хотел, чтобы ты пришел, — но мы не думаем об одном, о чем-то, даже отдаленно похожем».

— Что бы ты хотел сыграть?

— Хм. Может быть, сюиту Баха «Воздух»... что-то из ноктюрнов Шопена, может быть, девятый. Возможно, я добавлю немного Бетховена, может «Лунную сонату», чтобы тебе не было скучно.

Я издал неприличное фырканье:

— Мне никогда не будет скучно.

— Тебе может.

— Мне не было бы. Поверь мне.

Рид нахмурился:

— Я действительно доверяю тебе. Что должно быть странно, правда? Но это как... как будто я в безопасности с тобой.

Не было никакого способа, чтобы он не смог услышать быстрое стаккато, которое отбивало мое сердце, и я мог только попытаться успокоить это дерьмо, сделав вдох, прежде чем сказать:

— Ты.

— Я тебе верю.

Долгое мгновение он просто смотрел на меня, его большие карие глаза были открыты и ловили мой взгляд, как будто он пытался найти ответ на вопрос, который мог услышать только он.

— Не знаю, зачем я это говорю, — прошептал он, наконец, нарушая тишину. — Это должно оставаться в моей голове, — подтвердил он свое утверждение, постучав по виску и издав горький смешок.

Господи, для своего же блага, он был чертовски милым.

— Все хорошо. Мне нравится слушать твои мысли.

— Да? Ну... тогда скажи мне кое-что.

— Хорошо.

Он снова поиграл нижней губой между зубами, как будто готовясь задать вопрос и сомневаясь, каким будет мой ответ.

— Тебе когда-нибудь бывает одиноко? В твоем большом доме, когда ты совсем один?

— В большом доме? — рассмеялся я. — Едва.

— Ты отклоняешься от ответа.

— Такой серьезный вопрос. На тебя так действует «Кроун»?

— Возможно. А может и нет. Но ты все еще не ответил.

— Мне становится одиноко? — отталкиваясь ногами от пола, я раскачивал стул взад и вперед, обдумывая его вопрос. Мне одиноко? Обычно я был слишком занят, чтобы думать об этом, и у меня было много друзей на работе и вне ее. Разве мне могло быть одиноко? Конечно, так и было, особенно когда Рид вышел из моей двери. — Я предполагаю, что да.

— В какие моменты?

— В основном по ночам. Иногда я не могу уснуть и... — я вздохнул, прежде чем признаться, — было бы хорошо, если бы кто-нибудь... — «Было бы хорошо, если бы ты был там».

Рид лег щекой на руки.

— Я тоже часто не могу заснуть. Я просыпаюсь от кошмаров. Одни я помню, другие — нет.

Это было честное признание, и оно сильно меня зацепило. Он всегда казался таким спокойным после того, что с ним случилось, что было трудно соотнести добродушного человека с тем, кто прошел через такое ужасное испытание. Но, конечно, он был в ужасе, даже если его страхи проявлялись только во сне. Рид никогда не показывал себя мне таким, но с другой стороны, почему он выложил все свои заботы и беды к ногам кого-то, кого он только начал узнавать? Я был тем человеком, который помог ему, не побоюсь этого слова, забыться.

— Могу я тебе позвонить? — спросил он. — Если мы оба проснемся посреди ночи? Может, мы сможем помочь друг другу уснуть.

В его словах была такая милая невинность, что мне захотелось наклониться, взять его лицо в свои руки и соединить наши губы, пока внешний мир не исчезнет. С ним, может быть, я не был бы таким беспокойным, а может быть, со мной, он не был бы таким напуганным.

— В любое время, — сказал я. — Ты можешь звонить мне в любое время и днем, и ночью.

Он улыбнулся мне, видимо, удовлетворенный таким ответом. Но потом его лоб сморщился, и он сказал:

— Это ужасно, ты же понимаешь.

— Что такое?

— Я помню, ты говорил, что занят и у тебя нет времени на отношения, но... ты действительно классный парень, и мне кажется ужасным, что у тебя никого нет, с кем ты можешь поделиться своим.

Мое сердце сжалось, и мне пришлось смотреть на колени, чтобы он не увидел слез, грозящих выплеснуться из моих глаз.

Но мое дрожащее дыхание, должно быть, выдало меня, потому что он сказал:

— Прости. Я не хотел тебя расстраивать. Но я просто думаю... ты заслуживаешь счастья. И у меня такое чувство, что это не так?

«Боже, откуда это взялось? Он что, видел меня насквозь?»

— Спасибо, что сказал... Все это. Но со мной все в порядке.

«Я просто не понимал, насколько пуста была моя жизнь, пока ты не заполнил ее».

— Ты всегда можешь позвонить мне, — сказал он и зевнул. Его глаза начали закрываться, но я знал, что должен отвезти его домой, пока он глубоко не заснет. Я дал ему немного отдохнуть, пока выливал виски обратно в бутылку «Кроун», убирал ее и ополаскивал стаканы. Его было нелегко разбудить, и он довольствовался тем, что в полусонном состоянии поднялся и спускался по лестнице, и мне пришлось держать его, чтобы он не упал. Вероятно, как только Рид сядет в машину, он отключится.