Нортроп удобно устроился, откинувшись на спинку плюшевого сиденья. Машина спросила, куда ехать, и он назвал адрес.

– А не принять ли мне стимулирующую таблетку? – сказал Нортроп.

Из автомата в передней панели выкатилась таблетка. Нортроп тут же ее проглотил. «Ну и надоел же ты мне, Маурильо, – подумал он. – Неужели ты не можешь обработать их без меня? Ну хотя бы разок?» Он уже решил про себя: Маурильо должен уйти. Сеть не терпит слабонервных.

Это была старая больница. Она помещалась в одном из допотопных архитектурных чудищ, которые строили из зеленого стекла шесть–десять лет назад, – плоское безликое сооружение, безвкусное и некрасивое.

Парадная дверь засветилась радугой, и Нортроп вошел в здание. В нос ударил знакомый больничный запах. Большинству людей он не нравился, но только не Нортропу. Для него это был запах долларов.

Больница была настолько старой, что ее еще обслуживали медицинские сестры и санитары. Конечно, по коридорам сновало множество роботов, тем не менее режиссеру попадались то чопорные медицинские сестры средних лет, которые толкали перед собой передвижные столики с маисовой кашей, то дряхлые старики, методично двигавшие половой щеткой. В начале своей карьеры на телевидении Нортроп сделал документальный фильм об этих живых ископаемых больничных коридоров. Он получил за него премию. В памяти режиссера всплывали кадры, запечатлевшие и медицинских сестер с дряблыми лицами, и сверкающих роботов; фильм был ярким свидетельством бесчеловечности новых больниц. С тех пор много воды утекло. Теперь от режиссеров требовали иного, особенно после того, как были изобретены интенсификаторы восприятия и телемедицина превратилась в подлинное искусство.

Робот проводил Нортропа до палаты номер семь. Там его поджидал Маурильо, маленький, самоуверенный человечек, которому сейчас явно недоставало спокойствия. Он понимал, что допустил промах. Маурильо просиял заученной улыбкой и сказал Нортропу:

– Вы очень быстро добрались, шеф.

– А сколько, по—вашему, нужно времени, чтобы я успел спасти дело?—парировал Нортроп. – Где больной?

– Здесь, почти в самом конце палаты. Видите занавеску? Я ее приподнял, чтобы мы могли уместиться вместе с наследниками, то есть родственниками больного.

– Проводите меня, – попросил Нортроп. – Кто из них опекун?

– Старший сын, Гарри. С ним надо поосторожней. Очень уж жадный.

– А кто из нас щедрый? – вздохнул Нортроп.

Они стояли у занавески. Маурильо раздвинул ее. В длинной палате волновались больные. «Доходяги, мои потенциальные клиенты, – подумал Нортроп. – В мире полным—полно разных болезней, одни порождают другие». Он прошел за занавеску. На постели лежал обессилевший – кожа да кости мужчина с изможденным землистым лицом, обросшим щетиной. Возле кровати стоял робот, от которого под одеяло тянулась трубка для внутривенного вливания.

Пациенту на вид было не менее девяноста. «Даже если сбросить десяток лет на болезнь, все равно очень старый», – подумал Нортроп.

Режиссер оказался среди родственников.

Их было восемь: пятеро женщин – и уже немолодые, и девочки—подростки; трое мужчин – старший лет пятидесяти и двое сорокалетних. Сыновья, племянницы, внучки, решил Нортроп.

– Я понимаю, какая вас постигла трагедия, – печально проговорил он. – Мужчина в расцвете лет, глава счастливого семейства… – Нортроп пристально посмотрел на больного. – Но я уверен, что он поднимется. В нем столько нерастраченных сил.

– Гарри Гарднер, – представился старший из родственников. – Вы из телесети?

– Режиссер—постановщик, – ответил Нортроп. – Обычно я не приезжаю в больницы сам, но мой помощник сообщил, что здесь возникла особо тонкая ситуация. Ах, каким героем был ваш отец…

Больной так и не очнулся от сна. Выглядел он плохо.

– Мы уже договорились, – предупредил Гарри Гарднер. – Пять тыщ и баста. Мы бы никогда не пошли на это, если б не больничные счета. Они запросто пустят по миру любого.

– Прекрасно вас понимаю, – продолжал Нортроп самым елейным голосом. – Поэтому мы готовы на встречное предложение. Мы достаточно осведомлены о губительном воздействии больничных счетов на бюджет небогатых семей, даже сегодня, когда социальное обеспечение получило такое развитие. Вот почему мы можем вам предложить…

– Нет! Без анестезии мы не согласны! – В разговор вступила одна из дочерей, полная скучная особа с бесцветными тонкими губами. – Мы не позволим обречь отца на страдания.

Нортроп снисходительно улыбнулся.

– Он лишь на мгновение почувствует боль. Поверьте мне. Мы применим анестезию сразу же после ампутации. Просто нам нельзя упустить эту исключительную секунду…

– Вы не правы. Он очень стар и нуждается в самом лучшем лечении! Боль может убить его.

– Наоборот, – вкрадчиво возразил Нортроп. – Научные исследования показали, что при ампутации боль зачастую благотворно влияет на состояние оперируемых. Понимаете, она создает нервный шок, который воздействует подобно анестезирующим средствам без всяких вредных побочных явлений, какие возникают при химиотерапии. А раз уж векторы опасности находятся под контролем врачей, они в силах применить обычные обезболивающие препараты и… – он глубоко вздохнул и обрушил на собеседников поток слов, стремясь нанести неотразимый удар, – при дополнительной оплате, которую мы гарантируем, вы сможете обеспечить вашему дорогому родственнику наилучшее медицинское обслуживание. Вам не придется ни в чем ему отказывать.

Родственники обменялись недоверчивыми взглядами.

– Сколько вы предлагаете за это наилучшее медицинское обслуживание? поинтересовался Гарри Гарднер.

– Разрешите мне осмотреть его ногу? – ответил Нортроп вопросом на вопрос.

Простыню тут же подняли. Нортроп бросил пристальный взгляд на ногу.

Скверный случай. Нортроп не был врачом, но он соприкасался с медициной целых пять лет и за это время успел на непрофессиональном уровне изучить ряд болезней. Режиссер понимал, что старик – в плохой форме. Нога вдоль икры, казалось, была обожжена, и рану лечили лишь наипримитивнейшими средствами. Затем, пребывая в счастливом невежестве, семейка оставила старика гнить, пока не началась гангрена. Нога почернела, лоснилась и раздулась от середины икры до кончиков пальцев. Пораженная плоть казалась дряблой и разложившейся. У Нортропа возникло ощущение, будто он, протянув руку, может запросто отломить опухшие пальцы.

Больной был обречен.

Закончится операция удачно или нет, в любом случае старик уже прогнил до кишок. Если его не прикончит боль при ампутации, он все равно умрет от истощения. Великолепная модель для яркого шоу. Такое тошнотворное страдание во имя искупления собственных грехов жадно проглатывали миллионы зрителей.

– Предлагаю пятнадцать тысяч, – начал Нортроп, оторвав взгляд от ноги, – если вы позволите назначенным телесетью хирургам ампутировать на наших условиях. Кроме того, мы заплатим за операцию.

– Но…

– Мы также принимаем на себя издержки, связанные с послеоперационным уходом за вашим отцом, – мягко добавил Нортроп. – И пусть он проведет в больнице полгода, мы оплатим все до последнего цента, не пожалеем доходов от телепередачи и даже дополнительных затрат.

Режиссер надежно подцепил их на крючок. Они были у него в кармане. Нортроп заметил, каким жадным блеском засветились глаза родственников. Они стояли на пороге разорения, а он спас всех, да и зачем анестезия, когда ногу отпилят. И сейчас—то старик дышит на ладан. Несомненно, он ничего не почувствует. Наверняка не почувствует.

Нортроп достал бумаги: бланки отказов, контракты на повторную демонстрацию ленты в Латинской Америке, чеки на оплату расходов и прочее. Он приказал Маурильо быстро сбегать за секретарем, и через несколько мгновений сияющий никелем робот заполнил необходимые документы.

– Будьте любезны, поставьте здесь свою подпись, мистер Гарднер…

Нортроп протянул ручку старшему сыну больного. Подписано, скреплено печатью, отправлено по назначению.

– Операцию назначим на сегодняшний вечер, – заключил Нортроп. – Я тотчас вызову сюда нашего хирурга. Одного из лучших специалистов в телесети. Мы обеспечим вашему отцу прекрасное лечение.