Она сразу узнает его, прячется за угол дома и сквозь слезы следит за ним. Она уже ничему не верит, и когда лыжник исчезает в лесу, всхлипывая идет посмотреть, остались ли после него следы. Поднявшись на холм, набрав в ботинки снегу, она видит глубокий пушистый след, круглые ямки и чирканье палок, изумленно оглядывается и узнает все, что показал ей тролль: прекрасный мартовский день, голубые ели, темно-зеленые сосны, совсем освободившееся ото льда море, — ей делается радостно, она опять верит в чудеса, в сны и сказки, она улыбается, поднимает порозовевшее лицо, вытягивает горло, прикрывает мокрые еще ресницы, кричит: «Эге-ге-аой!»— и с восторгом слушает звонкое крепкое эхо.

И сразу, услышав этот ликующий зов, тормозит палками и останавливается лыжник, мгновенно поворачивает назад разгоряченное бегом лицо, ждет и, не дождавшись ничего, резко, разбрасывая снег, перекидывает лыжи и мчится назад по своей лыжне. А она с колотящимся сердцем стоит, спрятавшись за сосну, прислушивается, ждет ответа, — счастливая, в распахнутом пальто, в красной, почти такой же как у троллей шапочке, с обнаженной тонкой шейкой, с большими темными глазами на пылающем лице.

Какого ответа спрашивает она у сосен, у моря, у весны? Почему снится ей музыка и почему летает она во сне? Почему так томительно и важно было ей то, что скажет тролль? Ах, как она прекрасна и стыдлива в своем счастье, какое непостижимое у нее лицо, с какой улыбкой встречает она каждый новый день и как уверенно и страстно ждет чего-то! Чего же она ждет?