Джордж недолюбливал этого человека. Считал его бесчувственным сухарем. Для еврея-иностранца, чей отец держал антикварную лавку в гетто Франкфурта, он был излишне грубым и резким. Крепкий, примерно тридцати восьми лет, он рано облысел и не признавал париков, говорил по-английски с гортанным немецким акцентом, но уже был на хорошем счету у британского правительства, потому что предоставил ему немалые займы, финансируя Пиренейские войны. Это возмущало Джорджа. Как вышло, что иностранец и еврей, вдобавок столь молодой, занимает такое положение и имеет такую власть в христианском обществе?

Ротшильду следовало бы относиться к Джорджу по-дружески, ведь их истории чем-то схожи. Конечно, Джордж не страдал, как немецкие евреи, запертые по ночам в своем квартале, но помнил детство — как общество Корнуолла смотрело на него свысока и обращалось снисходительно, поскольку он внук кузнеца и сын плавильщика. Как и Ротшильд, он создал собственное дело и воплотил стремления честолюбивого отца; и теперь в Корнуолле он почти со всеми на равных. И уж точно никто больше не посмеет говорить с ним снисходительно!

Но это пустяки по сравнению с Ротшильдом, а ведь тот намного моложе и демонстративно отказался от внешнего лоска, который наконец-то приобрел Джордж. Разумеется, у Джорджа нет братьев, могущественных банкиров в большинстве европейских столиц. Видимо, Ротшильд знает, что может позволить себе бесцеремонность.

Джордж принес с собой смелый план расширения водного транспорта в Западной Англии и строительства платных дорог, чтобы открыть путь для дальнейшего развития. Его не особо волновало, заинтересуется ли Ротшильд финансированием такого проекта; ему хотелось начать дискуссию, чтобы плавно подвести к теме Бонапарта и вероятному исходу новой войны, который повлияет на эти проекты.

Какое-то время они притирались друг к другу — умнейший финансист своего времени и провинциальный банкир, чья врожденная кельтская хитрость в области торговли и финансов за годы отточилась до совершенства.

Затем Натан, с тяжелым холодным взглядом, безо всякого достоинства и учтивости резко отказался от плана. Он фыркнул, что это предложение слишком местечкового уровня для него. Ротшильд догадывался, что встреча — лишь предлог, и когда понял, к чему все идет, не выдал свое мнение. Они расстались с показным дружелюбием и уважением, с трудом скрывая противоположные чувства.

Джордж запомнил отказ Ротшильда на случай, если в будущем сможет подложить ему свинью, но ушел не настолько уж недовольным. Он сформулировал вопросы и заранее отрепетировал их таким образом, чтобы даже отказ стал своего рода пропуском к сведениям. Теперь он точно знал, что у Ротшильда гораздо более достоверные данные о Брюсселе, нежели у британского правительства, и каким-то образом новости доходят до него быстрее.

Покинув его кабинет, Джордж пошел на север, держа ухо востро, ведь повсюду сновали карманники и грабители. День стоял теплый и солнечный, на улицах было полно людей, прокладывали себе путь экипажи, возницы щелкали хлыстами; уличные певцы старались перекричать торговцев рыбой, продавцов горячих пирожков с крольчатиной и родниковой воды, шарлатаны расхваливали свои снадобья, а продавцы перочинных ножей старались привлечь внимание трезвоном колокольчиков. В канавах копошились попрошайки, на портшезах несли элегантных дам, менее элегантные выискивали одиноких мужчин. Пыль, грязь, мусор и изредка вонь.

Джордж повернул на улицу Короля Вильгельма и наведался в контору Сэмюэля Роузхилла, который тепло его поприветствовал. Мистер Роузхилл был брокером банка «Уорллеган и Уильямс» и лично Джорджа. Сам он был евреем.

— Роузхилл, тот ваш человек из конторы Ротшильда, насколько на него можно положиться?

— Его сведения оказались полезными, сэр. Могу сказать только это.

Джордж фыркнул и тут же закашлялся, не желая быть похожим на недавно покинутого человека.

— Рынок очень нестабилен, но падает. Нервный, я бы сказал. Вы не могли бы выявить закономерности купли-продажи на основании сказанного вашим другом или понаблюдать за действиями людей, которые заключают сделки в интересах Ротшильдов?

Роузхилл почесал голову под париком.

— То есть, вы хотите узнать, когда Ротшильды покупают, а когда продают? Думаю, да, можно выявить схему. Но не знаю, насколько тут поможет мой друг, сэр. У Натана Ротшильда целый ряд посредников, помимо прямой торговли.

— Ваш друг может знать этих людей.

— Вполне вероятно.

— Вы сумеете в сжатые сроки применить нужную схему? В течение часа, скажем?

— О да. С должным финансированием.

— Я прослежу, чтобы вы получили деньги.

Некоторое время оба помолчали. Затем Роузхилл сказал:

— Я не уверен, что правильно вас понял, сэр. Вы хотите, чтобы я повторял за Ротшильдом? Покупать, когда он покупает? Продавать, когда он продает?

— Да.

— Должен вас предупредить, сэр, что мистер Ротшильд очень изворотлив в таких делах. Знает, что другие биржевики повторяют за ним, и умышленно использует специальную тактику, чтобы сбить их со следа. Я могу высказать мнение?

— Разумеется.

— Частенько мистер Ротшильд сам приходит на биржу. Всегда занимает одно и то же место, как раз справа, если зайти со стороны Корнхилла. Остается там на час или два, иногда чуть дольше. Если понаблюдать, с кем он встречается и что потом делают эти люди, это будет лучшим и самым надежным способом.

Джордж неотрывно смотрел на улицу. И хотя он не хотел иметь ничего общего с Демельзой, но вынужден был признаться, что Лондон после Корнуолла кажется невыносимо шумным.

— Я останусь еще на неделю во «Фландонге». Сообщите мне незамедлительно, если на бирже появятся необычные изменения, связанные с Ротшильдами. Если не вполне уверены, все равно сообщите. Я буду ждать в гостинице и через час смогу уже быть у вас.

Ночью они беседовали. Хотя их постоянно клонило в сон, бдительность не позволяла засыпать надолго. Разговор вели о семьях, пережитых событиях в военное и мирное время, а также о надеждах на будущее. Кохун Грант рассказал, что в его семье одиннадцать человек. Шесть братьев, отец умер рано, сам он пошел в армию с пятнадцати лет; по странной причуде судьбы французскому его учил Жан-Поль Марат, когда нашел временное прибежище в Англии. Теперь Грант изъяснялся на пяти языках и понимал на слух еще три. Он не бывал Западнее Плимута, где служил. Росс рассказал ему о своих заданиях — в 1807 году в Вене с графом Пембруком, когда сопровождал португальскую королевскую семью до Бразилии, чтобы доставить в целости и сохранности, о поездке в Португалию за линию французского фронта, а затем о сражении при Буссако.

— Вам повезло, что вас не поймали. А в этот раз, когда отправили в Верден, то не выпустили на поруки?

— Нет.

— Ясно. Однажды я сбежал. Меня схватили в Испании и переправили во Францию, я нарушил условия освобождения и некоторое время притворялся в Париже американцем, а потом сбежал в Англию. Под предлогом того, что французы нарушили условия моего освобождения и обращались, как с пленником. Я до сих пор об этом не забыл. Само собой, немедленно вернули домой равного по званию французского офицера. Но я рад, что вы смогли сбежать с чистой совестью. — Грант сменил позу. — Луна уже почти скрылась. Пора идти.

Они вновь оседлали лошадей и двинулись в ночь. Грант точно знал, куда идти. Дважды они видели костры и один раз скрылись в кустах, когда мимо прогрохотал эскадрон конной артиллерии. Когда они шли по густонаселенному району, то спешивались и вели лошадей в поводу. Ночь стояла прохладная и безветренная, но несколько грозовых туч скрыли появившиеся звезды.

Примерно час спустя Грант повел их через ручей к заброшенному сараю. Он сложил руки рупором и ухнул как сова. Из темноты появились две фигуры, и все зашли в сарай. Внутри было темно, хоть глаз выколи, и пахло животными. Лошади беспокоились. Один человек что-то быстро сказал Гранту, но Росс ничего не понял, поскольку тот говорил на фламандском.

По мере разговора глаза Росса привыкали к кромешной тьме, и он разглядел стол, скамейку и пару стульев. Он сел на стул, а четвертый человек в этом время наблюдал за ним, затачивая штык.