Фронт имел сравнительно мощные средства медицинской эвакуации — 449 санитарных машин, 963 санитарные повозки, 15 железнодорожных санитарных летучек, 20 военно-санитарных поездов, 52 санитарных самолета. В 8-й гвардейской и 69-й армиях было также по одной роте собачьих упряжек (400 собак в роте; 4–5 пар собак тянули повозку с двумя ранеными).

В общем медицинская служба под руководством генерала А. Я. Барабанов была хорошо подготовлена к предстоявшему наступлению.

Не менее успешно подготовилась и ветеринарная служба под руководством генерала Н. М. Шпайера. Конский состав (его насчитывалось 145 тысяч голов) находился в хорошем теле. К этому времени выяснилось, что мы можем передать в народное хозяйство страны 1200 голов улучшенной породы лошадей, племенных производителей и маток. Этих лошадей приняла Белоруссия.

Противовоздушное прикрытие объектов тыла находилось на достаточно высоком уровне. Тыл прикрывали 540 зенитных орудий среднего калибра, 811 орудий малого калибра, 895 зенитных пулеметов, 209 зенитных прожекторов, а также 326 самолетов-истребителей. В период напряженных оперативных перевозок над железными дорогами фронта непрерывно с рассвета до темноты барражировали истребители. Хотя это очень трудно, но некоторые поезда с горючим сопровождались истребителями вплоть до прибытия их на место.

Благодаря хорошему прикрытию с воздуха и умелому маневрированию наливными поездами 1-й Белорусский фронт потерял от авиации противника при транспортировке за последние два года войны лишь половину одной железнодорожной цистерны горючего.

Охране и обороне тыла придавалось большое значение, поскольку политическая обстановка в нашем фронтовом тылу была довольно сложная. Реакционные националистические элементы в Польше, подогреваемые эмигрантами из Лондона, старались обострить взаимоотношения между Красной Армией и польским населением. С этим приходилось считаться. Мы также предвидели возможность появления у нас в тылу бродячих групп противника — остатков разгромленных немецких войск, способных совершать нападения на людей и склады.

Для отражения возможных диверсий во всех тыловых частях создавались постоянные дежурные подразделения. Приказом начальника тыла фронта в крупных населенных пунктах назначались военные коменданты. Была установлена персональная ответственность сельских и волостных старшин за соблюдение порядка, определенного военным командованием. Несмотря на эти меры, противнику все же удавалось временами наносить нам ущерб в людях и технике.

Глубина тылового района фронта в исходном положении достигала около 500 километров от переднего края. Технических средств связи для управления сложным тыловым хозяйством было достаточно. Дабы не привлекать внимания разведки противника, командующий фронтом запретил генералам часто появляться на плацдармах. Однако примерно за 10–12 дней до начала наступления последовало указание руководящим работникам лично проверить состояние тылов армий и соединений на плацдармах.

Вместе с начальником тыла 33-й армии гвардии полковником А. В. Плетневым и начальником тыла 69-й армии полковником П. М. Лихачевым мы осмотрели расположение и состояние тыловых частей и учреждений на пулавском плацдарме. Этот плацдарм был настолько незначителен, что тылы на нем оказались зажатыми до предела.

На магнушевском плацдарме совместно с начальником тыла 5-й ударной армии генералом Н. В. Серденко и 8-й гвардейской армии генералом П. Н. Пахазниковым мы осмотрели их тылы. По итогам осмотра встретились с командующим 8-й гвардейской армией генералом В. И. Чуйковым и командующим 5-й ударной армией генералом Н. Э. Берзариным. Оба выразили полное удовлетворение уровнем материального обеспечения.

На магнушевском плацдарме важная боевая задача выпала на 6-й артиллерийский корпус прорыва РГК (Резерва Главного Командования). Начальник тыла этого корпуса гвардии полковник В. А. Гурко доложил мне о многих нерешенных вопросах. Корпус — крупное артиллерийское соединение, оснащенное новейшей техникой, возглавляли первоклассные специалисты. Один такой корпус обеспечивал прорыв двух общевойсковых армий — 5-й ударной и 8-й гвардейской. Ему пришлось помочь многим. Подробно разобрали мы вопросы обеспечения также с начальником тыла 2-го гвардейского кавалерийского корпуса полковником К. П. Бугровым и начальником тыла 4-го артиллерийского корпуса прорыва гвардии полковником А. К. Тульчинским.

Маршал Жуков в последний раз перед наступлением выслушал мой доклад об обеспеченности войск и сказал:

— Итак, завтра начинаем.

Я подумал: «Завтра с рассветом начнется битва. Предстоит выбросить на противника 53 тысячи тонн боеприпасов, которые мы с таким трудом завезли на плацдармы… Так неужели начальник тыла фронта не может быть там, где в этот час решается успех прорыва и судьба всей наступательной операции?»

Я обратился с просьбой к Г, К. Жукову разрешить мне присутствовать на его наблюдательном пункте в день прорыва. Получил ответ:

— Я командую фронтом, а вы тылом, и каждый из нас должен быть на своем месте в этот ответственный момент.

Я промолчал, а про себя подумал, что в моем желании нет ничего предосудительного: ведь мне непростительно не увидеть всей панорамы прорыва, который, если так можно выразиться, есть результат длительной работы также и тыла. Позвонил еще раз командующему и на этот раз получил разрешение.

Поручил своему адъютанту майору М. Г. Свиридову войти в контакт с его дружком — адъютантом маршала и точно узнать час отъезда на НП, чтобы пристроиться вслед. Дело в том, что НП находился за рекой в полосе 5-й ударной армии на магнушевском плацдарме в 500 метрах от противника. Чтобы туда попасть, предстояло проехать сквозь сложный лабиринт боевых порядков, и без проводника, знающего дорогу, доехать туда было невозможно.

Ровно в 2 часа ночи в густой мгле мы с адъютантом Свиридовым и шофером Грунем подъехали на «виллисе» к домику командующего, где уже стояла его машина, а также машина офицера-проводника. Ехать в темноте по незнакомой дороге при потушенных фарах, не отставая от машины командующего, было трудно. Проезжая по мосту через Вислу, мы видели непрерывные разрывы зенитных снарядов, препятствовавших авиации противника безнаказанно совершать полеты.

Казалось, путь длился целую вечность. Однако прошло всего часа полтора, и мы прибыли на место. Я пошел в блиндаж командующего армией генерала Н. Э. Берзарина; блиндаж командующего фронтом находился рядом, в 100–150 метрах. К наблюдательной вышке вели ходы сообщения от обоих блиндажей.

Сидя в блиндаже генерала Берзарина, я имел возможность следить за процессом управления войсками в эти самые напряженные минуты перед началом наступления. Берзарин пользовался отличными средствами связи: он мог разговаривать со всеми командирами корпусов одновременно или с каждым порознь. Несколько раз он посматривал на свои часы и сверял их с часами командующего фронтом. Командиры корпусов в свою очередь сверяли свои часы с часами командарма. Наконец, Николай Эрастович в последний раз переговорил с командирами корпусов и пригласил меня на вышку.

Ровно в 8 часов утра 14 января 1945 года открыла ураганный огонь артиллерия. Дальнобойные пушки стреляли через головы своих войск, и вспышки их выстрелов не освещали нашу вышку. Но когда открыли огонь «катюши», стоявшие рядом с нами, стало светло, как днем. Маршал Жуков, увидев меня, спросил:

— А вы зачем на вышку поднялись?

Я ответил:

— Вы еще не подписали приказ по тылу на операцию, которую уже начали. Правда, тыл давно работает по нему и вами он одобрен. Но все же нужна ваша подпись, хотя бы для истории.

Я остался на вышке.

По плану артиллерийской подготовки интенсивный огонь предстояло вести еще изрядное время. Но прошло не более 25 минут, как командующий фронтом приказал прекратить артподготовку и двинуть войска в наступление. Впоследствии выяснилось, что это был своевременный приказ, ибо дальнейшая стрельба пришлась бы по пустому месту: гитлеровские войска не выдержали огня и начали повсеместно отходить. Таким образом, из запланированных 53 тысяч тонн боеприпасов израсходовали не более половины. Образовалась экономия около 30 тысяч тонн, что имело исключительное значение для борьбы с противником на завершающем этапе операции.