Часть третья

Проснулась я от нежного поглаживания маленькой ладошки по своей щеке. Открыв глаза, увидела теплую улыбку ребенка и, тут же прильнув к нему, крепко обняла, тем самым желая доброго утра. Как бы мне хотелось забрать Егорку к себе и каждый день видеть его счастливую улыбку, дарить ему свои любовь и заботу, и быть для него мамой. Как же мне этого хотелось…

— Ивочка, — вывел меня из раздумий голос малыша.

— Да, дорогой мой.

— Ты сейчас отведешь меня к нему, да? — прозвучавшие слова резанули меня, словно по живому, а я лишь крепче обняла ребенка и тяжело вздохнула.

— Как бы мне этого не хотелось…

— Я тебе уже надоел?

— Не говори так, слышишь, не говори! — потребовала я, глядя в детские глаза, и сама утопая в боли. У меня нет возможности помочь ему, просто нет!

— Забели меня к себе, Ивочка. А я буду тебя мамой называть и помогать буду во всем, в чем скажешь, только забели, — его слова раз за разом били меня, не щадя, били от безысходности, били от жалости к этому ни в чем не повинному ребенку.

— Малыш… Я бы забрала тебя, несмотря ни на что, без всякой там помощи или выгоды, но у меня нет такой возможности, понимаешь?

— У нас же есть дядя Стас, пусть он нам поможет. — А вот о мужчине я не подумала, да и его не было в моей маленькой квартире, значит, ушел. Испугался. Именно поэтому я вчера так убегала от него, потому что не все мужчины готовы принять женщину с ее проблемами. Зачем ему я, еще и с чужим ребенком, у которого есть отец пьяница.

— Егорка, понимаешь, в жизни не все так просто, как кажется. Да и сам ты видишь, дяди Стаса нет здесь.

— Он ушел? — удивленно приподняв бровки, поинтересовался мальчик.

— Ушел, — с горечью ответила я, поглаживая Егора по головке, пытаясь его отвлечь от этого разговора.

— Но он велнется? — как бы мне хотелось, чтобы он вернулся, ведь он не похож на остальных мужчин, но, видимо, и здесь я ошиблась.

— Егорка, давай мы сейчас позавтракаем?

— А потом ты меня отдашь?

Господи, ну что мне ему сказать, как помочь, если сама хочу оставить малыша у себя, только не имею никакого права на это. Да была бы моя воля, никогда бы не отдавала, только бы он всегда был со мной рядом.

— Маленький мой, послушай, прошу. Мне бы очень хотелось тебя не отдавать твоему отцу, но я не имею на это права, понимаешь? Он по закону твой отец, а я — чужая, и мне никто тебя так просто не отдаст. Нельзя так поступать с людьми, а особенно с детками: захотел — взял, захотел — отдал. Люди — не куклы, ими не играют.

— Но я своему папе совсем не нужен, — очередная фраза, доводящая меня до безумия. Этот человек еще совсем маленький, но уже такой умный, понимающий, его била жизнь, а он продолжает верить в добро и в то, что со мной ему будет хорошо. Но, как же нам поступить, чтобы спасти ребенка? Как?

— Ну, что ты, Егор, ты ему нужен…

— Тогда почему он не относится ко мне так же, как и ты?

— Взрослые — они очень разные, и каждый показывает свою любовь по-своему, — я врала, врала и не краснела, но иначе не могла. Я не хотела подтверждать слова ребенка и говорить, что этот законченный алкаш совсем не любит своего сына. Это бы добило Егорку.

— Тогда я сейчас уйду, и пусть он дальше бьет меня своей любовью.

Я прикрыла глаза, снова ощущая боль и свою слабость. Понимала, что ребенку не хочется идти к отцу, я и сама не хочу его отпускать, но поделать ничего не могла. К сожалению, не все в моих силах и руках, и законы таковы, каковы они есть.

— Егорушка, ты же знаешь, как я тебя люблю…

— И я тебя люблю, Ивочка, — он снова обнимает меня, крепко-крепко, а у меня словно внутри все обрывается от ужасной мысли, что я должна, нет, просто обязана отдать ребенка отцу.

— Тогда прошу, малыш мой, не причиняй мне боли, мне и так нелегко. Ты знаешь, что человек не может жить без сердца? — спросила я, на что получила кивок, и продолжила. — Вот ты и есть мое сердце. Тебя забирают у меня, и мне больно становится, нечем дышать, невозможно пошевелиться, тебя как будто вырвали из моей груди, отняли, понимаешь? У меня же забрали часть моего тела, души, я не знаю, как тебе объяснить, но я хочу, чтобы ты понимал, что ты — моя жизнь.

Мы долго смотрели друг другу в глаза, Егорка пытался что-то прочесть в моих, а я, как могла, скрывала в них свою боль. И когда тишина уже, кажется, стала невыносимой, и я хотела первая заговорить, мальчик, тяжело вздохнув, шепотом произнес:

— Плости меня, я оголчил тебя.

— Нет, мой дорогой, совсем не огорчил, просто мне безумно тяжело отпускать тебя.

— Может, тогда пойдем кушать? — на мое удивление, он перевел тему, и я только снова восхитилась смышленым парнишкой.

— Конечно, что бы ты хотел на завтрак?

— Мне все лавно, главное — покушать, — ответил мальчик, чем снова меня задел. Роман совсем не кормит его, тратя всю свою мелочевку на водку, и не заботясь, что его сын совсем ничего не есть.

— Хорошо, котенок мой, сейчас мы позавтракаем, плотно и сытно, так, чтобы нам хватило до десерта.

— А что на десерт?

— А на десерт мы с тобой испечем какой-нибудь вкусный пирог.

Мальчик восторженно захлопал ресницами и неожиданно вскочил с дивана, звонко хлопая в ладошки.

— А я пошел пока зубы чистить и умываться.

После этого он чмокнул меня в щеку и выскочил за дверь. Сейчас, на одно мгновение, мне показалось, что все будет хорошо: и Егорка счастливый, и мы вместе, и… как бы хотелось этого навсегда. Я поднялась, быстро привела себя в порядок и отправилась в кухню, варганить любимому мужчине завтрак.

Но только вошла в маленькую комнатку, предназначенную для трапез, как в голове тут же всплыл вчерашний момент со Стасом. Да, наивная дура, замуж собралась за такого красивого и состоятельного мужчину, сдалась я ему, как собаке пятая лапа. «Затащить в постель он тебя хотел, идиотка». Но как же, если он сам и остановил все, понимая, что за стеной находится ребенок? Так, ладно, достаточно, нужно отключить все мысли и готовить завтрак.

Пока малыш умывался, я успела отварить гречку, нарезать на кусочки мясо и кинуть в сковородку на разогретое масло. Пришел черед лука, но, немного подумав, я поняла, что слишком долго Егор чистит зубки, и решила пойти проверить. Но ванная оказалась пуста, и там даже был выключен свет, и, не имея других вариантов, я отправилась в комнату. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что маленький мальчик аккуратно пытается застелить диван после сна. Тихонько вынырнув, чтобы не отвлекать ребенка, я прислонилась к стене, зажав рот рукой, и быстро рванула обратно в кухню, принявшись нарезать лук. Предательские слезы покатились по щекам, а я нещадно рубила толстыми ломтями горький овощ, и как раз в этот момент ко мне вернулся Егор, и я услышала его тревожный голосок:

— Ивочка, не плачь, плошу тебя, не надо. Хочешь, я больше никогда не плиду к тебе, чтобы не оголчать?

Я едва не взревела от слов малыша, с чего вообще в детской головке возникли такие безумные мысли?

Положив нож на стол, я присела к ребенку и, крепко прижав его к себе, посмотрела в глаза и серьезно ответила:

— Я плачу, потому что лук горький, из-за него мало кто может не плакать, и у тебя сейчас глазки начнут щипать. А насчет огорчения, мы с тобой уже разговаривали, и ты должен понимать, что снова причиняешь мне боль такими словами. Ты знаешь, Егорка, как я хочу, чтобы ты всегда был со мной, и прошу тебя, давай закроем тему с огорчениями раз и навсегда. Ты ребенок, а значит, ангел, ангелы не огорчают, они дарят добро и умиротворение.

— Значит, я твое добро?

— Ты мое самое настоящее и искренне добро.

— Люблю тебя, Ивочка.

— И я тебя люблю, Егорушка.

Мы еще несколько минут сидели, обнявшись, а потом я, вспомнив, что у меня на огне мясо, усадила Егора на стул, а сама принялась приводить в порядок лук, который был в огромных ломтях. Высыпав и его на сковородку, я все перемешала и накрыла крышкой, давая возможность поджариться и напитаться.

— Егорушка, а давай, пока все приготовится, я тебе тост маслом намажу?

— С колбаской? — невинно хлопая глазенками, поинтересовался мальчуган.

— Колбаска закончилась вчера, но есть сырок. Как ты на это смотришь?