VI ПЕРВАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ БЕСКОРЫСТНАЯ ЛЮБОВЬ
— Какая я бешеная, — говорила про себя Клавдия, идя в свою комнату. — Что он обо мне подумает? Но что делать, если в моих жилах течет такая страшная кровь… Милый, какой он простой, тихий! Его голос так и зовет куда-то… Он, очевидно, очень неглупый и развитой! Я с ним проговорила несколько часов… Они показались мне минутами… Понравилась ли я ему? Думаю, что да. Он просил меня, если можно, после обеда позировать. Я обязательно исполню его просьбу! Дни моей невинности, — и при этом она улыбнулась, — сочтены… Сегодня или никогда!..
Клавдия совсем почти не прикоснулась ко вкусному обеду и только усердно пила красное вино.
— Не много ли будет, деточка? — заметила ей тетка. — Ты и так что-то раскраснелась. Должно быть, правда нездорова.
— Клавдии всегда, — сказала мать, — нездоровится, раз идет вопрос о деле! Вот с новым жильцом она может болтать, сколько угодно. Студенты достаточно «развили» ее…
Молодая девушка злобно посмотрела на мать.
«Нужно быть осторожней, — решила она. — Уже любезная матушка кое-что знает. Пусть ее… Но я компрометирую его, а потом, что за охота „популизировать“ свои чувства?! Прежде всего тайна… В ней есть какая-то неотразимая прелесть…»
— Ты уже успела, Клаша, с жильцом познакомиться? — удивленно спросила девушку тетка.
— Еще бы! — заметила ядовито мать. — Целое утро с ним тараторила… Как язык не заболел…
— Перестаньте, пожалуйста, — вспылила Клавдия, — беспокоиться о моем здоровье! Сколько раз просила я вас забыть о моем существовании… Пообедать даже не дадите…
Проговорив эту «дерзость», молодая девушка встала из-за стола и ушла в свою комнату.
Тетка что-то хотела сказать в свое и Ольги Константиновны оправдание, но Клавдия так на нее взглянула, что старушка, боясь начинавшейся уже обычной неприятной сцены, замолчала.
— Я к вашим услугам, — говорила молодая девушка, входя к Смельскому. — Прикажете раздеться, господин художник?..
— Пожалуйста, я вас ждал…
И Смельский, чтоб не выдать себя, свою непреодолимую, молниеносную страсть к этой чудной, странной девушке, стал готовить или делать вид, что готовит полотно. Долголетнее воздержание, целомудрие еще больше взвинчивали его физическое влечение к этой красавице. Из ее искреннего разговора, сблизившего их моментально между собой, он понял, что Клавдия непосредственная, порывистая натура и что она живет только одним чувством, не думая о последствиях. Во всех ее речах, в тоне ее голоса он заметил, что он безумно ей понравился.
— Я готова, — сказала между тем насмешливо молодая девушка и, совершенно обнаженная, благоуханная, подошла к Смельскому.
— Я сейчас придам вам позу, — дрожащим голосом произнес художник, — я сейчас… Но, нет, я не могу… Уйдите, пожалуйста… Я и себя, и вас погублю, — прибавил он, задыхаясь, и протянул руки к Клавдии.
Она отступила от него к дивану и прошептала:
— Погубите, но и полюбите…
— Уйдите, прошу вас! — вновь умоляюще сказал Смельский и, подойдя к девушке, стал осыпать ее тело поцелуями…
— Уйти! Но дайте прежде одеться, голой нельзя, — воскликнула в полузабытьи Клавдия, не уклоняясь от поцелуев юноши.
Ее нетронутое тело инстинктивно чувствовало власть другого девственного тела и не могло сопротивляться потоку безумной страсти.
Ослепленная красотой возбужденного лица, прекрасного лица бога-юноши, она привлекла к себе голову художника и, отвечая на поцелуи Смельского, сладострастно шептала:
— Бери меня, я твоя… Теперь или никогда!..