С каждой из них неплохо бы съездить, к примеру, ну, скажем, в Умань…

Главная

особенность

дождей, особенно летних,

в том, что я на данный момент никак

ее

не могу придумать…

Если ты видел, как на ресницах и сильных бровях улетают жены,

не на юга, но клином и с монотонной песней…

Впрочем, оставим данной пассаж незавершенным,

чтобы неинтересное стало чуточку интересней.

Стрекоза напоминает, что когда-то не было стрекозы,

и ценность этого в том, что не требуется никаких тому объяснений,

в отличье от утверждения, что тютчевские стихи на счет любимой грозы –

жеманные, велеречивые и лживые без стеснений.

Я не имею претензий ко всем, кто не имеет претензий ко всем.

А к тем, кто имеет претензии, я тоже их не имею.

Конец ХХ века, 7 июля, 7

утра, и я замолкаю, потому что немею…

Однако юзом дописывается строфа,

теперь уж последняя (и это точно)…

До-ре-ми-фа…

соль

отсутствует, значит, музыка опреснена (читай – водосточна).

* * *

Нелюди, рыбы, травы и цветы

переполняют чашу первой жизни,

дебержеракствуют лощеные кроты

и драки затевают тоже из ни-

чего. И, встав на цыпочки свои

по-воробьиному, к примеру, по-вороньи,

худые птицы в собственной крови

вращаются, как цвет камней в короне.

Цветы сквозь воду продевают жест,

развоплощенный в нитевидный запах.

Один, как перст, на небе виден перст,

незримо указующий на запад

и на восток. Латают дерева

свои татуированные кожи,

а если произносятся слова,

то этого, конечно, быть не может.

Нелюди ползают и трогают себе

вполне подобных или неподобных,

не различая в эдакой гурьбе

удобных для еды и неудобных.

Инакая, чем пчелы, мошкара

тупые сабельки чехлит в чужое тело

и, делая негромкое «ура»,

от жажды погибает то и дело.

Вокруг касанье, запахи и взгляд,

навряд принадлежащий зоне зренья:

глаза повсюду пристально глядят

слоеными зрачками ослепленья.

О свист листвы, расплющенный на шум,

на дырки в воздухе для прохожденья шума,

на сферы, не пригодные для дум

стрекоз, висящих в роли тугодума.

Влажнеют камни, стелется песок,

прозрачный лоб вот-вот наморщат воды,

лишь только ветер прислонит висок

к слюне долгоиграющей природы.

О маловероятный человек,

все валится к тебе в твои объятья,

покуда соль стекает из-под век,

кристаллизуясь медленно в проклятье.

* * *

Наливай поскорее вино в понедельник бутыли.

А «Обломов» в закладках пускай полежит под подушкой,

о, мы любим его и ничуть про него не забыли,

не забыли Андрейку-сынка и Агашу-подружку.

Книги падают вниз корешками, трещат переплеты,

шелушатся страницы и делают шелест осенний,

и слова понимаются слету, вот именно: слету,

потому что они изначально имеют прощенье.

На песчаном своем языке и при помощи трещин

разговаривать вышла на землю безгубая глина,

а завещанный рай потому никому не завещан,

что невинная жизнь никогда не бывает невинна.

Кто пыльца и орех и яйца известковая кожа?

Кто кустарник, а кто, покажи, не кустарник, а травы?

Кто появится раньше себя, кто появится позже

и, не будучи правым, окажется все-таки правым?

Это мягкие птицы, летящие в мягком просторе,

это сосен стволы, это воздух закручен в рулоны,

это в месте, где умерло море, валяется море,

это климат зубрят и цитируют антициклоны,

это я, но не весь, а с макушкой, бровями и взглядом,

и закат, и его завершенье, и тени восхода,

и любая звезда, что дрожит недостаточно рядом,

и погоды печали, любови и страха погода?..

Хорошо умирающий дождь, или снег с воробьями,

хорошо умирающий в марте, а после в апреле,

не научат людей хорошо умирать… Между нами,

люди именно этого больше всего бы хотели…

* * *