— И что ты собираешься делать со всеми этими деньгами? — спросил Гарза.

— Я собираюсь пустить половину на то, чтобы создать благотворительный фонд имени моего старого партнера Нестора Масангкея. На вторую половину я собираюсь, — он потянулся на своем месте, — прикупить на Мальдивах островок, на который давно положил глаз. Всего сотня акров, но почти половину из них занимает пляж. В беззвездную ночь там появляется биолюминесцентный фитопланктон, который я хотел бы изучить.

Это заявление было встречено кратким молчанием.

— А что насчет червей? — спросил Гидеон. — Вы смогли определить, как Баобаб умудрялся общаться с ними? И как через них он управлял действиями команды «Батавии»?

— Это одна из многочисленных загадок, которые нам еще предстоит разгадать — если это возможно. Но, похоже, что существо использовало для общения низкочастотные радиоволны, похожие на те, что используем мы для связи с атомными подводными лодками. Пока мы были за границей льдов, подобные волны улавливали радары ВМС США за тысячи километров от нашего местонахождения. Они думают, что, скорее всего, это русские развернули новую систему связи с подводными лодками — и это предположение сводит их с ума. Но есть и еще более сложная загадка, которая нас беспокоит, — Глинн начал расхаживать из стороны в сторону перед макетом. — Пока глубоководная связь была включена, когда ты, Гидеон, разговаривал с Сакс, произошла цифровая загрузка. Не знаю, известно ли тебе об этом, но нам удалось сохранить ее данные — сберечь в черных ящиках «Батавии», которые мы захватили с собой незадолго до того, как покинули корабль. Похоже, что сигнал передавал Баобаб… точнее, инопланетный мозг, который был им порабощен. Мы знаем, что этот мозг был очень большим — по крайней мере, по человеческим меркам. А благодаря стараниям Протеро и доктора Вонг мы выяснили, что этот инопланетный разум был против воли связан с паразитом очень долго и преодолел с ним множество световых лет пути.

— Должно быть, у него было предостаточно времени на размышления, — сухо заметил Макферлейн.

— Мы можем лишь предполагать, что этот мозг принадлежал представителю расы, гораздо более интеллектуально развитой, чем наша. Так вот, это его сообщение представляло собой массу двоичных данных — нулей и единиц. Наши инженеры уже три недели пытаются декодировать его, но сообщение, похоже, не имеет отношения к числам и математике или к каким-либо другим известным алгоритмам. Также не похоже, что это язык или какая-то иная форма логического общения. Изображений сообщение тоже не содержит, — Глинн снова ненадолго замолчал. — Мы считаем, что инопланетный мозг знал, что должно было произойти. Он знал, что это сообщение будет его последней возможностью связаться с нами, поэтому, надо полагать, он передал нам нечто важное. Но пока что нам так и не удалось понять, что именно.

Повисла тишина. Первой ее нарушила Вонг:

— А вы пробовали его проиграть?

Глинн, нахмурившись, посмотрел на нее.

— Прошу прощения?

— Я сказала: вы пробовали проиграть его?

— Проиграть? — переспросил Глинн. — Вы имеете в виду… как музыку?

— Подводная среда, в которой это существо развивалось, была, прежде всего, акустической. Проиграйте его.

— И как нам это сделать? — спросил Гарза.

— Мы знаем, что инопланетянин научился понимать язык синих китов. Он слушал и передавал информацию в цифровой форме посредствам Баобаба. Разумеется, он слышал также и наши сообщения, которые мы передавали с батискафа на батискаф — через UQC.

Глинн задумчиво хмыкнул.

— Но UQC передает аналоговый акустический сигнал.

— Да, — кивнул Гарза. — И это предоставило существу доступ к аналоговым и цифровым методам связи… не то чтобы это ему сильно помогло.

— Мозг пришельца мог общаться только цифровыми сигналами, — сказала Вонг. — Но это не значит, что он не пыталось отправить аналоговый сигнал. Протеро однажды показал мне, как пользоваться подобной технологией. Конечно, инопланетный мозг… он не знал, как использовать аудиокодек, но нет никаких причин, по которым существо не могло бы отправить несжатый бит-поток аудиоданных, — она огляделась. — Что еще может значить такой большой объем данных, если не сообщение?

— Звучит странно, — прищурился Гарза.

— Возможно, так и есть. — Но все, что нам нужно, чтобы доказать мою ошибку, это запустить ЦАП[48].

Глинн молча выслушал ее идею, подошел к телефону на ближайшей стене и поднял трубку.

— Алло? Акустическую лабораторию, пожалуйста. Да, жду, — затем, после паузы: — Кто это? Смитфилд? Это Эли Глинн. Я в аудитории. Принесите мне цифро-аналоговый преобразователь и набор динамиков. Да, сейчас.

Повесив трубку, он открыл на стене одну из панелей из тонированного стекла, явив набор компьютеров на стойке. Он вытащил клавиатуру, включил один из компьютеров, набрал несколько команд, затем вывел оптический кабель TOSLINK, используемый для передачи цифрового стерео, и снова заговорил:

— Я загрузил сообщение инопланетного мозга в память этого процессора.

Гидеон отметил, что Гарза издевательски усмехнулся. Очевидно, он счел это пустой тратой времени, но от колкостей воздержался.

Вскоре одна из дверей в дальней части аудитории открылась, и двое мужчин в лабораторных халатах прошли по проходу, неся оборудование. Будучи аудиофилом, Гидеон узнал в принесенных предметах контроллер стереоресивера Grace Design DAC, а также высококлассный набор динамиков Dynaudio. Лаборанты поставили оборудование на стол, подключили его к розеткам, расположенным сбоку помоста, а затем, обменявшись молчаливыми кивками с Глинном, покинули зал. Глинн вставил кабель TOSLINK в задний разъем Grace, затем использовал пару сбалансированных XLR-кабелей для подключения динамиков с питанием к контроллеру, после чего включил динамики, поднял регуляторы громкости на их задних панелях, отрегулировал усиление и маршрутизацию сигнала на контроллере, а затем перешел к клавиатуре компьютера.

— Воспроизвести, — дал он голосовую команду.

Поначалу ничего не происходило. А затем из динамиков неожиданно донесся долгий, низкий, нежный звук, к которому быстро присоединился хор других.

Гидеон понял, что испытывает самое странное ощущение в своей жизни, оно буквально омыло его. Словно он одновременно сидел на месте, здесь, в этом аудитории здания ЭИР в Нью-Йорке — и в то же время был везде и нигде в этом мире. Музыка была самой прекрасной из всего, что только можно было вообразить! Хотя это, как таковое, и нельзя было назвать музыкой. Это было нечто большее: форма общения — такая глубокая, такая многогранная, такая чудесная, что совершенно не поддавалась описанию. Гидеону казалось, будто он слышит пение Бога. Огромное психологическое бремя словно упала с его плеч. Вся боль и печаль, что он носил в себе — новая и старая — много лет копившиеся в нем, как вторая кожа: смерть родителей, смерть Алекс, его смертельный медицинский приговор…. И вот, в мгновение ока все это покинуло его, сменившись тихой, трансцендентной радостью.

Он чувствовал, как начинает ослабевать напряжение его разума, и ощутил нечто уникальное — словно он пребывал на пороге осознания реального смысла жизни. Казалось, вот-вот невероятное понимание самой цели существования Вселенной обнажится перед ним. Что-то за гранью языка и человеческого понимания готово было раскрыть свои секреты. Но он отдавал себе отчет, что, если попробует открыться навстречу этому знанию, то его собственный разум и личность просто испарятся, растворятся в космосе…

А потом, внезапно, музыка остановилась.

Задыхаясь от переполнявших его чувств, Гидеон начал постепенно приходить в себя. Глинн, стоявший на сцене, ошеломленно покачал головой, словно оправляясь от удара, и рассеянным движением отключил аудиосистему.

— Я не думаю… — начал он и замолчал, сделав несколько глубоких вдохов. — Я не думаю, что мир готов к этому.