— Ого, ты что-то не туда гнешь, братец, — раздраженно бросил человек, сидевший бок о бок с Мухтаром. — Ты как большевистский агитатор. Вот благодаря таким, как ты, мы и страдаем.

Страсти разгорались. Одни защищали большевиков, другие — меньшевиков, а остальные настороженно молчали, не зная, кого слушать.

Тревога снова овладела Мухтаром. А вдруг Исламов отправил телеграмму и на границе полиция схватит его? Тогда ни Москвы, ни Кремля, ни Ленина ему никогда не увидеть. Вернут его в Тифлис и посадят в тюрьму над Курой. Он попытался уверить себя, что все это чепуха, но тревога не проходила.

Время текло медленно. Мухтар почти целый день проспал. Наступила ночь. Снаружи гудел ветер, по крыше вагона сердито стучал дождь, из щелей тянуло холодом.

Утро. Мухтар открыл глаза и увидел рядом Сулеймана, старика и пожилую женщину, закутанную в черную чадру. Они с аппетитом ели печеную тыкву. У Мухтара от голода засосало под ложечкой: с самого Тифлиса он ничего не ел. «Нет, я никогда не смогу попросить у людей пищу, — подумал он. — Нет! Нет! Нет, нет!.. Я сыт, я только что поел». Он вспомнил, как мать учила его повторять про себя эти слова, чтобы подавить голод.

Заметив, что мальчик не спит, Сулейман шутливо воскликнул:

— Проснулся? Молодец! Так крепко могут спать только праведники, ходжи, побывавшие в Мекке!

— А я и есть ходжа! — в тон Сулейману ответил Мухтар. Он почувствовал себя почему-то на редкость спокойно и беззаботно.

— А ты, оказывается, веселый парень, шутник, — рассмеялся Сулейман. — Ну-ка, ходжа, закуси, — и он протянул Мухтару большой ломоть темно-коричневой тыквы. — Бери, бери, — повторил он, заметив, что Мухтар смущается. — Правда, это не еда, а вода, но все же лучше, чем ничего.

Мухтар взял и быстро проглотил тыкву. А Сулейман наклонился к его уху и шепнул:

— Больше суток, как мы с тобой стали братьями, а ты только спишь и спишь… Мне неловко, что я даже не знаю, как тебя зовут.

— Меня зовут Мухтар, — тихо ответил мальчик. — Я же говорил вам, что из Багдада, служил у купца Исламова… Неужели все забыли?

— Нет, не забыл, знаю, что ты — араб…

— Вот видите, вспомнили.

— Каким же ветром занесло тебя в Тифлис? — спросил Сулейман и заметил, что лицо парня изменилось, глаза стали печальными. — А впрочем, есть вещи, о которых не всегда хочется рассказывать. Это я так спросил, между прочим. На вот, съешь еще кусочек тыквы.

Как непохож был этот душевный, приветливый человек на тех, с кем Мухтару приходилось сталкиваться в последнее время! Когда многое накопится на сердце, хочется излить все тому, кто поймет тебя, ободрит ласковым словом, поможет советом. Таким человеком казался Мухтару Сулейман.

— Вы спросили, каким ветром меня занесло в Тифлис? Я хочу рассказать вам об этом. Только это очень длинная история, а я плохо говорю по-вашему… — несмело шепнул Мухтар.

— Дорога, мой друг, создана для рассказов и песен, — добродушно сказал Сулейман. — А понять тебя я пойму. Ты, я заметил, любишь употреблять турецкие слова, видно, знаешь этот язык. Ну и мне в типографии приходилось кое-что набирать на турецком языке. Так что договоримся. — И, перейдя на серьезный тон, добавил: — Говори, Мухтар, не смущайся. Ни купцу Исламову, никому другому выдавать тебя я не собираюсь. Рассказ твой останется при мне, а я тебе, может быть, в чем-нибудь Смогу помочь. На чужбине одному нелегко.

— Мне и на родине было нелегко! — ответил Мухтар и медленно, путая азербайджанские и турецкие слова, глядя куда-то поверх Сулеймана, начал рассказывать ему историю своей жизни, короткой жизни темнокожего мальчика, бросившего дерзкий вызов судьбе и пустившегося в поисках своего счастья в далекий путь.

— Да, парень, — задумчиво сказал Сулейман, когда Мухтар умолк, — трудновато тебе пришлось. И впереди еще немало испытаний. А это ты хорошо сказал: «Я иду в Москву за своим счастьем». И я этой дорогой иду, но молчу, пока об этом вслух нельзя! Ты сам знаешь: в степах мыши, а у мышей длинные уши. А я во всем тебе помогу. Ты мне веришь?

Мухтар вместо ответа схватил его руку и затряс ее.

— Вот и ладно, — улыбнулся Сулейман. — Я тебя не оставлю. Не обещаю ни райской пищи, ни мягких перин. Помогу тебе найти работу, что заработаешь, то и поешь. Но помни условие: слушаться меня во всем. Назвался младшим братом, — значит, терпи. Я по-братски и всыпать смогу, а рука у меня тяжелая, рабочая, не то что у твоей этой миссионерки, как ее звали?..

— Миссис Мэри Шолтон, — рассмеялся Мухтар.

— Вот именно! — подтвердил Сулейман.

— Будешь слушаться нас — мы тебя в обиду не дадим, — поддержал сына старик. — И бояться нас не надо… Мы не грабители и не карманники, мы люди рабочие… простые, мы все тут, как и ты, — одним горем дышим, одной бедой опутаны. Везут нас насильно, а куда? К кому? Знает лишь аллах.

Мухтар сочувственно покачал головой. Но отец Сулеймана воспринял это по-своему.

— А ты не горюй, — сказал он. И, ласково хлопнув по плечу, спросил: — Умеешь петь?

Мухтар улыбнулся.

— Значит, умеешь. Спой-ка лучше, с песней жить легче. Верно я говорю, Сулейман?

— Верно, верно, верно, — откликнулось несколько голосов.

— Вот видишь, — продолжал отец Сулеймана. — Песня — лекарство от всех болезней. Особенно от тоски по родине.

Мухтар улыбнулся, поднял голову, вздохнул:

— Хорошо, сейчас я спою вам. — И на родном языке запел звонко:

Мухтар пел долго и упоенно. Столько искреннего чувства, боли, пережитых обид и страданий было в его голосе, что незнакомые слова становились понятными и родными, вызывая ответную печаль в сердцах слушателей.

— Отец, да он настоящий бюльбюль! — воскликнул Сулейман.

— Поет он хорошо, а судьба, видимо, не баловала его… — Старик устремил на Мухтара задумчивый взгляд. — Да, она не ко всем бывает милостива.

Поезд замедлил ход. Было ясно, что состав подходил к станции. Послышались частые паровозные гудки, громкие, протяжные сигналы рожка, вагоны дернулись, и поезд остановился.

— Станция!

— Теперь-то они должны открыть двери, — откликнулся Сулейман. — Хватит держать нас в этой душегубке!

Один из пассажиров подтянулся на руках к окошечку, выглянул наружу и радостно крикнул:

— Да это уже граница, братцы! Смотрите, азербайджанские аскеры… Видимо, вышли нас встречать!

За дверью действительно послышалась тюркская речь и лязг засова. Все заволновались, и через несколько минут маленькие колесики, поддерживающие тяжелую дверь, с визгом откатились влево. Поток свежего воздуха вместе с теплыми лучами солнца ворвался в теплушку.

— Собирайтесь! Выходите! Кончилась наша арестантская жизнь!.. — громко воскликнул Сулейман.

Женщины от радости начали плакать, громко молиться:

— Слава аллаху! Слава Азербайджану! Наша родная земля!

— Родная, да пока не наша, — произнес вполголоса Сулейман и подмигнул Мухтару.

Отец Сулеймана, поглаживая черную с проседью бороду, укоризненно посмотрел на сына, будто хотел сказать: «Язык твой к добру не приведет». Желая успокоить его, парень, сияя улыбкой, сказал:

— Отец, молись аллаху, мы находимся в безопасной зоне, в стране наших единоверцев…

И действительно, вскоре пришли мусаватистские аскеры в папахах, в гимнастерках цвета хаки, в матерчатых гетрах. Конвоирующие состав грузинские солдаты внешне отличались от них фуражками с бордовыми ободками, белыми гимнастерками, немецкими ботинками. Солдаты, преградив выход из вагонов, держали винтовки с оголенными штыками.

— Пока нельзя выходить, — строго сказал грузинский конвоир. — Придет начальство, проверит количество людей, и тогда пожалуйста — можете идти куда угодно.