Хашим-эфенди рассмеялся:
— Молодец.
Он встал, подошел к клумбе и, взяв полную пригоршню земли, протянул ее Мухтару:
— Вот, понюхай эту землю.
Мальчик недоуменно взглянул на Хашима-эфенди, не зная, то ли он шутит, то ли говорит всерьез.
— Что же стоишь? — спросил Хашим.
Мухтар нерешительно наклонил голову и понюхал землю. «Земля как земля…» — подумал он, но ничего не сказал.
— Вкусно пахнет?
Мухтар кивнул головой.
— Так вот, — сказал Хашим-эфенди. — Помни, Багдад — твоя родина, здесь, на этой земле, ты родился и рос, ты обязан ей всем своим существом. Где бы ты ни был и как бы сладко тебе ни жилось, всегда думай о своей родине, о своем народе, старайся служить ему умом и сердцем.
Мальчик, завороженный словами учителя, стоял неподвижно.
Хашим-эфенди громко крикнул:
— Мама, пойди-ка сюда! Твой любимец пришел проститься, завтра утром он покидает Багдад!
— Уже? — ахнула Зулейха.
— Да, сидна! — кивнул Мухтар. — Эмир велел с рассветом быть там, в караван-сарае.
Старушка бросилась обнимать Мухтара.
— Мальчик мой, — твердила она взволнованно, — аллах милостив к тебе, ты счастливей моего Хашима, твои руки дотронутся до черных камней Каабы.
Эфенди рассмеялся. Зулейха осуждающе посмотрела на сына и ушла в дом. Мухтару тоже не по душе пришелся смех эфенди, но он молчал.
Вскоре Зулейха вернулась и, протянув Мухтару золотую лиру, сказала:
— Прошу тебя, мальчик мой, будешь в доме аллаха, помолись за Хашима и за меня. А вот на эту монету купи ягненка и принеси его в жертву от нашей семьи…
Мухтар растерянно посмотрел на учителя, его взгляд говорил: «А если я потеряю ее? Как спастись мне тогда от греха?»
Хашим обнял мальчика и, взяв у матери монету, отдал ее Мухтару.
— Бери, исполни желание моей уммы… А мне пиши письма. Пиши обязательно. Я буду ждать их. Ну, добрый путь тебе.
Взволнованный Мухтар схватил руку учителя и, опустив голову, смущенно сказал:
— Муэллим! Спасибо вам за все. Вы заменяли мне отца. Я буду писать вам… — И он поцеловал руку учителя.
Простившись с Хашимом-эфенди и Зулейхой, Мухтар забежал и к своим старым товарищам. Не удалось ему только свидеться со своим самым близким другом — ювелиром Мехти, его не оказалось в мастерской. А дожидаться его было опасно: не ровен час, попадешься на глаза Джавадбеку.
Наступил вечер. Последний для Мухтара вечер в его родном Багдаде. Он сидел вдвоем со старой Ходиджей и слушал ее неторопливую речь.
— Мухтар, родной мой мальчик, — говорила она, — наконец-то настал день, о котором мечтали Хусейн и Фатима. Ты едешь в Мекку. Вот тут все, что просила передать тебе твоя мама, — Ходиджа достала из сундука узелок и развязала его. — Эти вещи она берегла для тебя. Вот ихрам и сандалии, которые ты наденешь только в Мекке, вот новый пояс и платок на голову, а вот и браслет, подаренный ей Шейх-Саидом. Продай его по дороге, чтобы у тебя были деньги.
Неожиданно раздался громкий стук в наружную дверь.
Мухтар побледнел: «Неужели от Джавадбека?» Он вскочил, чтобы спрятаться, но Ходиджа успокаивающе помахала ладонью — сиди, мол, — вышла во двор и окликнула:
— Кто там?
— Тетя Ходиджа, откройте, пожалуйста! Это я, Мехти!
— Ой, родимый мой Мехти! — нарочито громко воскликнула Ходиджа. — Сейчас открою.
Приход товарища очень обрадовал Мухтара.
— Я искал тебя по всему городу, — сказал Мехти. — Боялся, что ты уедешь, не повидавшись со мной… Мама просила, чтобы ты сегодня ночевал у нас.
— Дети мои, поговорите потом, — перебила Мехти Ходиджа. — Сейчас сядьте. — Сложив вещи и завязав их в узел, Ходиджа протянула его Мухтару со словами: — При свидетеле вручаю тебе все, что оставила твоя мать. Исполни ее последнюю волю, сын мой!
Слезы подступили к горлу Мухтара. Взяв узелок, мальчик поцеловал дрожащую руку женщины.
— Ну, а теперь ты должен распорядиться, — продолжала Ходиджа, — как поступить мне с вашими домашними вещами? Кому отдать ваш сардаб? Надеяться на меня, старуху, не стоит. Кто знает, что будет со мной завтра…
— За все, что у меня есть, не дадут и лиры, — сказал Мухтар серьезно, как взрослый. — Стоит ли об этом говорить! А в сардабе пусть живет Ахмед, у него ни крова, ни родных. Мехти найдет его и приведет сюда. Если я вернусь, мы будем жить вместе с Ахмедом.
Ходиджа наклонила голову в знак согласия.
— А к вам мы не пойдем, уже поздно, но и тебя я не отпущу. Последняя ночь. Кто знает, когда мы еще увидимся, — сказал Мухтар, взяв за руку друга.
После недолгих уговоров Мехти уступил, и вскоре друзья улеглись рядышком в постель, приготовленную добрыми руками Ходиджи. Но уснули они не скоро, о многом хотелось поговорить перед разлукой.
Ходиджа долго ворочалась в постели, прислушиваясь к разговору мальчиков, и наконец, не вытерпев, сказала:
— Хватит вам, дети мои, завтра надо подниматься чуть свет. Спите, милые, спите!
Мальчики умолкли, но долго еще не могли уснуть.
Едва забрезжил рассвет, ребята проснулись. Но Ходиджа встала раньше их. Она уже успела приготовить чай и сейчас сидела на коврике и тихо молилась за Мухтара.
— Поспали бы еще, — сказала она детям.
— Нет, тетя Ходиджа, пора, — ответил Мухтар.
Мальчики напились чаю, и Мухтар стал собираться в дорогу. В своей дорожной одежде он выглядел очень мужественно: голову его покрывал белый платок, который носят взрослые арабы, а поверх него был дважды обмотан черный крученый шерстяной жгут. Новую рубашку подпоясывал новый пояс.
Ходиджа, провожая мальчика, обняла его и прослезилась:
— Сынок мой, будь счастлив. Поцелуй порог дома аллаха, помолись за мать и за меня: твоя безгрешная молитва скорей дойдет до небес.
— Помолюсь, умма, обязательно помолюсь! — обещал Мухтар, ласково глядя на добрую старушку, а сам подумал с тоской: «Увижу ли я еще тебя, застану ли в живых, когда возвращусь сюда?»
Ходиджа проводила Мухтара и Мехти до ворот и долго глядела им вслед затуманенным слезами взором.
Друзья расстались на полпути к караван-сараю. Мехти боялся опоздать на работу.
В караван-сарае, откуда должны были пускаться в путь караваны паломников, царила суета: погонщики торопливо запрягали верблюдов, паломники громко молились, пели, читали коран, некоторые завтракали или укладывали свои вещи.
Все это радовало и восхищало Мухтара, только одно омрачало настроение: в конце каравана стояла большая группа верблюдов, навьюченных гробами.
Один из паломников объяснил мальчику, что шииты[6], исполняя обет, везут тела своих умерших родственников для погребения в Кербелу. В Кербеле покоится внук Мухаммеда Хусейн и другие святые шиитов, и они едут туда из самых отдаленных уголков Ирана, Ирака и Афганистана.
На улице у ворот караван-сарая стоял отряд кавалеристов-сипаев с лошадьми и мулами, на которых были навьючены пулеметы и различное военное снаряжение.
Эмир, увидев мальчика, воскликнул:
— Ого, да тебя и не узнать! Молодец! Мне нравится твой вид. Ты поедешь вон на том осле, — указал он на стоявшее в стороне животное. — Накорми его, напои и готовься в путь.
Мальчик подошел к ослу.
— Ах ты, бедняга длинноухий, — тихонько говорил Мухтар, поглаживая осла по гриве. — Что вздрагиваешь, видно, доставалось тебе от хозяев… Ну, не бойся, я не буду тебя обижать. Мы с тобой заживем хорошо, дружно.
Осел поводил длинными ушами, словно прислушивался к словам своего нового хозяина.
Шел уже пятый час утра, лучи солнца озарили небо Багдада. Эмир сидел на своем коне. Верблюды стояли навьюченные, на шурдуфах и тахте-реванах[7] сидели паломники. Впрочем, тахте-реванов было всего два. Владельцы караванов берут за них в пять-шесть раз дороже, чем за шурдуф, поэтому они доступны только очень состоятельным людям.
Мухтар, сидя на своем осле, с нетерпением ожидал, когда караван наконец тронется в путь.