— Почему мы стоим?
— Станция, — ответил Акпер. — Сейчас поедем дальше.
И только когда поезд отошел от Баладжар, Мухтар откинулся к спинке, в первый раз взглянул на спутников, неожиданно для себя улыбнулся во весь рот и воскликнул таким тоном, будто сделал величайшее открытие:
— А ведь мы едем, едем в Москву, товарищи!..
Ребята не могли удержаться от смеха.
— Чего вы смеетесь?! — удивился Мухтар. — Ведь я буду в Москве, вы понимаете, в Москве?!
— Теперь поняли, спасибо, что разъяснил! — не утерпела Наташа. И вновь дружный смех.
— Ну-ка, покажи письмо нашего наркома просвещения и рассказывай, как товарищ Дадаш Буният-заде тебя принял, — сказал Сергей, обращаясь к Акперу.
Тот достал из военно-полевой сумки серый запечатанный конверт и, торжественно передавая его, воскликнул:
— Читай адрес!
— Луначарскому? — воскликнула Наташа, не веря своим глазам.
— Да, лично Анатолию Васильевичу… наркому просвещения Российской Федерации! — прочитал Сергей.
Увидев изумление Наташи, Мухтар тоже раскрыл рот.
— А как ты думаешь! — с гордостью откликнулся Акпер. — Ну, знаете, и задал же мне товарищ Буният-заде перцу! «Здесь, — сказал он, — в Баку, тоже советская власть, и мы создадим все условия для нашей молодежи, чтобы она могла получить те же знания, которые получают в Москве, Петрограде, Киеве…» И конечно, отказал нам и написал ходатайство только о Мухтаре. Нарком сказал: «Это мое личное письмо товарищу Луначарскому, я прошу помочь вашему подшефному… Вот все, что я могу сделать для вас…»
С блаженным выражением исполненного долга Акпер вытянул непомерно длинные ноги, загородив ими весь проход.
— Видишь, как повезло, — сказал Сергей, обращаясь к Мухтару. — Товарищ Буният-заде лично пишет о тебе наркому просвещения Советской России.
— Важной персоной стал… — с улыбкой заметила Наташа и взъерошила его вихрастую голову. — В Москве, наверное, нас и признавать не будешь…
Мухтар, краснея, снял ее белую руку со своей головы и взял из рук Сергея драгоценный конверт. Он был самый обыкновенный, из серой бумаги, на одном уголке его виднелась даже маленькая клякса. Мухтар смотрел на письмо как зачарованный. В этой бумаге, казалось ему, была заключена теперь вся его будущая судьба, его жизнь.
— Вместе поедем к товарищу Луначарскому, — Акпер взял конверт из рук Мухтара.
А за окном мелькали сожженные дома, разрушенные станции. На больших вокзалах голодные женщины и дети просили милостыню. С болью в сердце глядел Мухтар на худые протянутые руки голодающих. Ведь он так же ходил по дорогам Индии с голодными просящими глазами. Но он понимал, что здесь в разрухе и голоде виновата война, война, война, которую начали капиталисты, буржуи, царские генералы.
Акпер, тихонько толкнув Наташу плечом, показал на задумавшегося Мухтара.
— Ну, мой жених, душа твоя теперь должна петь! — обняв Мухтара за плечи, ласково сказала Наташа.
Такое обращение еще больше смутило его, и он резко передернул плечами. Ребята громко расхохотались.
— Ты, жених, почему такой злой? — продолжала Наташа шутливым тоном, схватив его за руку, словно ребенка. — И скажи, почему ты такой хороший?..
Мухтар из-под густых черных бровей смотрел в ее добрые светло-голубые глаза, на белое круглое лицо, перламутровые ровные зубы и был озадачен тем, что эта красивая, даже очень красивая девушка, совершенно не стесняясь, обращается с ним, как с родным братом или другом. Во всем ее облике и характере выражалась добрая, простая русская душа.
— Так, так, Наташенька, возьми его в оборот, не дай ему скучать! — громко сказал Акпер.
Мухтар бросил на Акпера недовольный взгляд.
— Ты должен петь, танцевать вместе с нами… Ты же едешь в Москву, навстречу своему счастью! — продолжала тормошить его Наташа. — Что же ты такой бука? Отделяешься, все смотришь и смотришь в окно. Ну, скажи, будешь петь? Будешь?..
Мухтар, совсем растерявшись, грубо оттолкнул ее от себя, и, если бы не Акпер, она бы ударилась о край полки.
— Дикарь! — воскликнул Акпер.
— Акпер! — осуждающе сказала Наташа. Не выдавая своей обиды, она протянула Мухтару руку: — Ну, мавр, мир! Мир и дружба навсегда… — Обняв, она поцеловала его в щеку.
Поведение Наташи настолько обезоружило Мухтара, что он чуть не в слезах схватил ее протянутую руку и стал повторять:
— Прости меня, прости, товарищ Наташа, я… я…
Слушая его взволнованное «я… я…», Наташа поняла, что она не ошибалась в Мухтаре, грубость его была случайной. Отпустив руку девушки и обращаясь к Акперу, Мухтар произнес:
— Может быть, я и в самом деле дикарь, но зачем же ты… И откуда мне быть ученым, образованным… — голос его задрожал, он повернулся и опять прижался к окну вагона.
Сергей бросил взгляд на Акпера и обнял Мухтара за плечи:
— Ничего, не огорчайся, придет время, может быть, и станешь известным ученым.
Мухтар молчал.
— Я не хотел тебя оскорбить… Честное комсомольское слово, не хотел! — торопился успокоить Мухтара Акпер. — Я тоже временами бываю дикарем… Так что, прошу тебя, извини меня. Ты комсомолец и должен быть добрым, отзывчивым…
Лицо Мухтара просветлело.
— Ладно, ты же мне не классовый враг… — ответил он. — Какое право имею я обижаться на такого товарища, как ты?
— Молодец, ты и правда мировой парень! — одобрила его Наташа. — Давай-ка расскажи нам какую-нибудь арабскую сказку.
Мухтар охотно согласился и начал рассказывать сказку «Нищий и купец». Поезд замедлил ход. Он подходил к станции Ростов.
— Ладно, сказки хороши, а есть все же надо. Давайте что-нибудь сообразим, — предложила Наташа и, глядя на верхнюю полку, скомандовала: — Эй, Сережа, слезай… Сейчас будет Ростов. Ну-ка, товарищи, кого мобилизуем за кипятком?
— Меня! Меня!.. — раздалось несколько голосов.
Быстро соорудили из чемоданов стол. Старая газета заменила скатерть; на нее выложили все, что взяли в дорогу: вареную кукурузу, картошку, домашний хлеб, репчатый лук.
Мухтар развязал мешочек и высыпал на стол изюм и финики, которыми его снабдили еще в Энзели.
Как только поезд остановился, несколько юношей с котелками и чайниками бросились занимать очередь за кипятком.
Мухтар высунулся из окна:
— Ой, сколько народу! Смотрите, смотрите! Красноармейцы!
Вместе с ребятами он вышел из вагона. Белобрысые и черноголовые мальчишки шустро перебегали от вагона к вагону, звонко крича:
— Раки, раки! Свежие ростовские раки. Налетай!
— Рыба!.. Кому копчушку?! Горбуша!
Крупные красные раки были, как горький перец, нанизаны на веревочку и болтались клешнями вниз.
Сергей выменял на кружечку соли целых тридцать раков и повесил их через плечо.
— Ой, товарищи, у меня есть старое платье, давайте обменяем на рыбу! — предложила Наташа.
— Давайте, давайте, милая, я обменяю… где оно? — живо отозвалась какая-то женщина.
Сказано — сделано. Отдали платье, взяли большую рыбу и вернулись в вагон. Наташа налила в стеклянную банку чаю и протянула Мухтару:
— Мой мавр, на тебе первому! За твой изюм…
Мухтар быстро выпил чай, съел несколько сухарей, попробовал было съесть рака, но сморщился и положил обратно.
— Ребята, наедайтесь так, чтобы до завтра хватило, — распоряжалась Наташа, первая принимаясь за изюм. — Товарищи, ей-богу, вкусная вещь… Спасибо тебе, мой мавр!
Время для Мухтара тянулось очень медленно. После Ростова поезд надолго остановился в Таганроге, затем в Харькове. Проехали Курск. Однако час за часом то солнечные, то дождливые сутки приближали Мухтара к Москве. Больше всего его выводили из терпения частые и долгие остановки на разъездах и на станциях. Около трех часов поезд стоял в Туле. Говорили, что случилось крушение. И когда наконец поезд тронулся, пассажиры выразили свою радость громкими криками: «Ура!», «Поехали!» Кто-то запел: «Наш паровоз, вперед лети…» Но вскоре после Тулы, на маленькой станции Русятино, поезд опять задержали. К вагону, где ехали посланцы Баку, подошли трое бородатых мужиков в лаптях и новых холщовых онучах, с небольшими мешочками за спиной. Но проводник и не думал впускать их в вагон.