В сутолоке коридоров студии «Ленфильм» все передвигались по замкнутому кругу. Так были устроены узкие проходы, и только перед кафе, почему-то называвшимся «творческим», было небольшое расширение, «пятачок», где велись оживленные беседы.

В обоих направлениях сновали озабоченные директора картин, ушедшие в себя молодые режиссеры, актеры в гриме и костюмах самых немыслимых персонажей, многочисленные помрежи, ассистенты, гримеры, операторы, костюмеры. Здесь можно было встретить тех, с кем не виделся годы, и тех, на кого натыкаешься ежедневно.

Людской поток вынес меня на режиссера Геннадия Полоку. Он успел схватить меня за пуговицу и извлечь из стремительного течения.

— Хорошо, что встретил тебя. Снимаю «Интервенцию» по Славину. Есть для тебя работа. Почитай сценарий. Согласишься — буду рад, — успел он мне сказать, но кто-то уже тянул за пуговицу его самого.

Тогда я руководил на студии самодеятельным отрядом каскадеров, в основном состоящим из моих учеников-самбистов. Впрочем, тогда, в 1967 году, слово «каскадер» еще не вошло в обиход. Если в картине были какие-либо трюки и режиссеры обращались по поводу их реализации, то мне эти трюки и приходилось придумывать и режиссировать.

С Геннадием Полокой я работал на его предыдущей картине — «Республика ШКИД». Мне очень нравился этот режиссер со своей принципиальной, нетрадиционной, ярко выраженной позицией.

Прочитав сценарий, я встретился с Полокой.

Спрашиваю его:

— Кто у тебя играет Бродского? — ведь именно этому персонажу придется участвовать в драках и погонях.

— Володя Высоцкий, из Таганки, — говорит он и спешит развеять мои сомнения — Да ты не опасайся за него, дублеры не потребуются — он сделает все сам.

И вот летом 67-го в Одессе, где снималась натура картины, мы встретились с Высоцким. К этому времени его песни уже были очень популярны.

Невысокий, хорошо сложенный, выглядит старше и мужественнее своих неполных тридцати. Разговаривая, смотрит в глаза собеседнику. Уважительно выслушивает. Быстро и четко формулирует свою мысль.

До «Интервенции» у меня за плечами был опыт работы в тридцати картинах, и я привык к тому, что мое появление в съемочной группе в качестве режиссера трюковых эпизодов вызывает у актеров весьма сложные чувства.

Дело в том, что в сценариях о трюковых сценах сказаны самые общие фразы, по которым нельзя судить об их сложности и опасности. Сами же эпизоды придумываются и разрабатываются постановщиками трюков. Поэтому понятна некоторая настороженность актеров при первой встрече с ними — ведь благодаря фантазии этих «изобретателей ужасов» исполнителям, возможно, придется подвергаться риску.

Иногда при встрече с постановщиком трюков актеры спешат сообщить о своей слабой физической и спортивной подготовке, намекая на необходимость подобрать им дублера, хотя часто — в результате тренировок и помощи каскадеров — сами, к своему удивлению, выполняют такое, на что совершенно не считали себя способными. Другие, наоборот, рвутся к участию в трюках.

Постановщик трюков должен быть психологом, чтобы безошибочно определять психоэмоциональное состояние актера или каскадера перед съемкой, их готовность и решимость выполнить задуманное, а в непредвиденных ситуациях мгновенно принять правильное, часто единственное, решение.

Чтобы выяснить, на что способен Высоцкий, начинаю завуалированные расспросы, но Володя, сразу поняв, куда я клоню, стал меня успокаивать, утверждая, что все, написанное в сценарии, и все, что потребуется, он выполнит без дублеров. После первых же репетиций я убедился, что мои опасения были напрасными. Володя не только легко повторял предложенное, но настойчиво импровизировал и сам предлагал все новые усложнения действий.

Здесь, в Одессе, мы готовили сцену захвата контрразведкой интервентов Бродского и его товарищей в кабачке «Взятие Дарданелл», но этот эпизод снимался через несколько месяцев в павильоне «Ленфильма», где была выстроена декорация. Геннадий Полока задумал провести схватку на круглой танцевальной площадке, и мы начали репетировать. Но Высоцкий предложил использовать балюстраду балкона, с которого лестница спускалась прямо в зал. Он сказал:

— Пусть за мной гонятся солдаты, я взбегаю по лестнице, деремся наверху, я их разбрасываю, прыгаю через перила вниз, и здесь мы продолжаем сцену.

Я засомневался. Высота перил около пяти метров. Площадка — в кадре; маты не положишь, а прыгать на дощатый пол опасно — недолго подвернуть ногу, но Володя так настаивал, что пришлось уступить. Все это он выполнил. Снималось несколько дублей, и в каждом он прыгал вниз, но в одном кто-то, испугавшись, крикнул: «Стоп!», Володя попытался в полете ухватиться за перила, но полетел на пол. Этот дубль и вошел в картину.

Трудно переоценить важность и ответственность актерской роботы, выпавшей на долю Высоцкого в съемках «Интервенции». Ведь, с одной стороны, его герой почти один представлял большевистское подполье, а с другой — ему были противопоставлены бандитская и мещанская Одесса и интервенты. Его партнерами была «команда» блистательных актеров: Ефим Копелян, Юрий Толубеев, Руфина Нифонтова, Ольга Аросева, Владимир Таттатв, Сергей Юрский, Сергей Боярский, юный Валерий Золотухин.

Помню, Ефим Копелян сказал, что Высоцкий — «достойный партнер».

В одном из эпизодов руководитель подполья Бродский-Воронов танцует испанский танец. Это было сделано виртуозно. Геннадий Полока рассказывал, что балетмейстер, поставивший танец, очень высоко отозвался о Высоцком как о танцовщике.

Мне довелось сыграть в фильме роль Нестора — хранителя банкирского дома Ксидиас. Этот бородатый «вышибало» легко разбрасывает банду налетчиков, но в дело вступает мадам Токарчук и быстро расправляется с ним. В этой сцене мне во всем помогал Высоцкий — советовал, режиссировал, переживал…

Жаль, что в картину — даже в нынешний, реставрированный вариант — не вошло несколько эпизодов с участием Высоцкого. Ведь было снято две серии, о потом разрешили только одну, но и по ней тогда прошлись «каленым железом» и все-таки «положили на полку» но целых 19 лет.

Тогда, в Одессе, у нас было много времени для общения. Коллектив съемочной группы быстро, как это бывает на съемках, «сложился», но Володя держался как-то в стороне, трудно сходясь в дружбе.

Потом мы поняли, что он полностью поглощен работой, о избегает незнакомых людей потому, что болезненно переживает назойливые, иногда бестактные расспросы о личной жизни, навязчивые приглашения «в гости» с магнитофонами наготове.

Иногда в такие минуты, когда он по своей деликатности не знал, как избавиться от прилипчивых «почитателей», я под любым предлогом уводил его в каюту корабля, на котором шли съемки. Уединившись, мы много говорили, иногда — спорили. Причем, не соглашаясь с чем-то, Володя всегда убедительно аргументировал свою точку зрения. Удивляла его эрудиция, глубина знаний советской и зарубежной литературы, поэзии, древней истории, музыки, театрального искусства. Обладая великолепной памятью, он мог часами читать стихи многих поэтов. Но больше всего любил слушать, жадно впитывая все новое для него. Он расспрашивал меня о спорте, о том, что чувствует спортсмен перед стартом или как он переживает горечь поражений, что испытывает тренер, видя, что его ученик проигрывает, как справляется с чувством страха каскадер, каков «вкус страха»? Признался, что у него в минуты опасности холодеет «под ложечкой»… Позже я вспоминал о наших встречах, когда слышал в его песнях:

или:

Лет через десять после съемок «Интервенции» я сказал ему, что в спортивных песнях он очень точно передает переживания спортсменов. Володя рассмеялся и ответил: