Александра Анисимова.
Листья вашего дерева...
Снег падал мягкими, густыми хлопьями, отчего казалось, что на улице не раннее утро, а вечерние сумерки.
Валерий плотнее запахнул пальто, надвинул почти на глаза шапку. Постоял на приступочке крыльца всего несколько минут, как лицо стало влажным, а шапка и пальто сплошь покрылись снегом.
«Сорвется поездка… — с огорчением подумал Валерий, возвращаясь в контору. — Хоть бы к утру наладилась погода…»
Завтра, в свой выходной, он собирался поехать в Волоколамский и Красногорский районы — посмотреть, в каком состоянии памятники погибшим в минувшей войне. Эти памятники над братскими могилами устанавливали комсомольцы из его родного отряда военных строителей.
В своё время, отслужив в отряде положенные два года, Валерий поступил вольнонаемным на завод, продукция которого используется для военного строительства. И значит, связь с отрядом осталась по-прежнему прочной. Сейчас Валерий уже начальник цеха.
Обычно в апреле, за несколько дней до самого большого весеннего праздника — Дня Победы, он обследует сооружения, определяет, где требуется подправить блоки и плиты, восстановить надписи, где наладить ограду, расчистить дорожки, подходы. В этом, юбилейном, году Валерий решил заранее осмотреть памятники. Объяснил подполковнику, командиру части:
— Летит время-то… А память — сохранять надо…
Он не стал особо распространяться: командир и так понимает, что Валерий и будущие восстановительные работы тщательно определит, и не преминет встретиться с комсомольцами, работниками сельсоветов, красными следопытами, чтобы договориться о программе проведения праздника. Всё до мелочей уточнит — ведь народу соберется тысячи — из всех окрестных сёл.
…Может, не совсем внятно Валерий объяснил командиру своё решение. Он сознавал, что не в состоянии словами передать, как прочно, на всю жизнь, вошли в его сердце эти подмосковные места, где в первые горькие месяцы войны отчаянно защищали от немцев столицу герои-панфиловцы, бесконечно отважные бойцы бригады морской пехоты, ополченцы, курсанты Пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР и многие тысячи других героев. Каждый памятник ему по-особому дорог. Каждый раз, осматривая высокие четырехгранные шпили обелисков, Валерий испытывал какое-то тревожное волнение. Порой ему казалось, что окружающее пространство чудодейственно меняется: словно раздвигаются границы времени, и он, молодой и сильный, крепко стоящий на земле, рабочий человек восьмидесятых годов, незримо входит в прошлое — в мир и жизнь тех, кто спит сейчас в братских могилах. И, помня наизусть почти все фамилии, высеченные на цоколе каждого памятника, он снова и снова перечитывал надписи.
«Какими они были?» — думал Валерий, представляя своих сверстников, отстоявших Москву, мысленно видел, как черными взрывами полыхает земля, судорожно строчат пулеметы, и комиссар, стремительно рванувшийся из окопа, поднимает бойцов — почти мальчишек! — в атаку…
Ему так хотелось знать, о чём они думали в свой последний миг, что прозвучало в их последнем слове-крике? Может быть, наказ, поручение будущим защитникам Отчизны, что десятилетия спустя придут на место их гибели, на подмосковное поле, и найдут каждый «травой заросший бугорок»?
Валерий понимал: многие из погибших не успели не только что-то крикнуть ему — Валерию Мелеху, но даже самого желанного глотка воздуха не успели схватить…
Своей смертью, Великой Победой над врагом они уже ответили на его главный вопрос: как жить?
Снег падал не переставая. Валерий просмотрел пачку нарядов на выполненные работы, подписал документы и снова вышел на улицу. Глубоко вздохнул. Погода, наверное, была плюсовая. Мягко ложившийся на землю снег, едва успевая прикрыть её, тут же таял, расползался в грязно-серое месиво.
Валерий направился в цех. Обутые в теплые ботинки ноги разъезжались, скользили по вязкой грязи. Валерий расстроился окончательно: «Придется отложить поездку».
В стороне от дорожки, по которой он шел, одинокой рогулькой торчал полузанесённый снегом шлифовальный станок. Валерий подошел к станку, смахнул снег, привычно взялся за рукоятки и приподнял круг, как бы прицеливая станок для шлифовки. В памяти всплыло лето шестьдесят пятого.
…Валерий тогда шлифовал блоки для памятника. Самого первого. Как делаются памятники — никто из его товарищей не знал, так же как и сам Валерий.
Он шлифовал блоки. Весь мокрый, часами стоял в воде. В резиновых сапогах, резиновых рукавицах и таком же фартуке. Вибрация была сумасшедшей. Работа тяжеленная! Но вода, омывающая полированную поверхность деталей, то и дело окатывающая Валерия с головы до ног, разлеталась в разные стороны солнечными брызгами. Солнечными — это он помнит точно!
Весь отряд — от командира до солдата — жил тогда на каком-то невероятном подъеме. Рассказать кому постороннему, — пожалуй, не поверит, что так — на пределе человеческих сил и возможностей — можно жить и работать в мирное время.
А они именно так и жили. С того дня, как в лесу, возле села Хворостинино, обнаружили небольшие земляные холмики с короткими, вросшими глубоко в землю, деревянными крестами.
Это было — как тревожный набат в сердце!
Ласково, нежно пригревало солнце, чуть заметно гнулись под летним ветром молоденькие березки. Валерий с товарищами шел по лесу. Они оказались в этом месте совершенно случайно — возвращаясь с работы, решили сократить путь к казарме. Помнит, что спорили о какой-то книге, нисколько не обращая внимания на шелест березок, безжалостно приминая грубыми кирзачами высокую, густую траву. И Валерий спорил. Горячо, почти до хрипоты, доказывая что-то своё, пока не ткнулся сапогом в небольшой земляной холмик, чуть видневшийся из густой травы. Слабыми контурами на деревянной доске выделялась пятиконечная звездочка, вырезанная, видно, второпях, и почти у самой земли — несколько букв и цифры: «1921–1941».
Парни столпились возле могилы, пытаясь прочесть буквы, «…тинин Ива… Михаил…» — медленно выговорил Валерий, вглядываясь в едва понятные знаки. Стоявший рядом сержант Маслов сказал тихо:
— Никто не наведывается… А лежит наш брат — солдат…
И словно обрели особое — от сердца — видение, впервые, может быть, по-настоящему понимая, какой ценой заплачено за их право спокойно ступать по мягкой, высокой траве, зеленой и нежной, слушать тихий шелест берез и, подставив лицо огромному теплому солнцу, всей грудью вдыхать сладкий воздух родной земли!…
А справа и слева от этой могилы виднелись ещё холмики, и над каждым в надписи последняя цифра стояла одна — «1941».
На комсомольском собрании, организованном в тот же вечер, Мелех предложил соорудить памятник безвестным воинам, похороненным в лесу.
— Только — не в лесу, а в селе, на самом видном месте! — сказал секретарь комитета комсомола части. — И построим его из сэкономленных материалов в свободное от работы время!
«Да-а… Имели полное право сказать тогда: «молодо — не зелено», — подумал Валерий.
Из самых лучших, самых достойных создали специальную группу. А в их бригадах товарищи, заменившие ушедших на сооружение памятника, давали за смену двойную норму. Если нужно было идти в наряд, обращались к старшине: «Мы пойдем вместо него…» И это после напряженнейшего трудового дня, когда казалось — и сил-то хватит лишь на то, чтобы добраться до койки!
…Валерию тогда досталось, пожалуй, самое сложное задание: вместе с работниками военкомата, сельсовета и красными следопытами устанавливать имена погибших. Опыта в этой работе ни у кого из них не было. Валерий нередко просто терялся, когда на одного и того же человека приходило несколько документов с различными датами его рождения и гибели, различным написанием имени или отчества, а то и фамилии. Писем, запросов написал он сотни…
В большом и казавшемся из-за этого пустым цехе шел ремонт. Под высокими сводами гулял ветер, от каменных стен веяло ледяным холодом. В одном из дальних углов несколько военных строителей обкладывали кирпичом фундамент, монтировали трубы.