Annotation

Андеев Александр

Андеев Александр

Святая

Она всегда соображала быстро. Так быстро, что пока другие ломали головы, она уже занималась чем-то новым. А как иначе - мир вокруг был такой: быстрый, звонкий. Бей, барабан! Время, вперед! Это было ее время, оно было ей как раз в пору. По утрам она бежала в школу под радостный сигнал рабочего гудка и ликовала, ликовала, ликовала: от своей ловкости, бодрости, от своей нужности в этом мире. И то, происхождение у нее было наилучшее из наилучших: папа - самый замечательный слесарь, мама - простая работница в комбинате по производству тары. Все было наилучшее, и страна у нее была наилучшая - повезло родиться в СССР!

Они были небогаты, даже бедны, летом ходила босиком, единственные ботинки нужно было беречь. Но и это было хорошо, это было здорово. Значит, она еще будет самой богатой и самой счастливой, потому что она не может не быть ею, ведь она - такая хорошая! Да и родная партия говорит, что коммунизм победит во всем мире, ведь прогрессивное человечество во всем мире видит, как хорошо в СССР, люди труда, такие, как ее родители, ну и, конечно, она, самые главные и самые уважаемые в мире.

В десять лет ее приняли в пионеры, и на груди ее расцвел пионерский галстук - алый цветок, кусочек пионерского костра. Он был такой же живой и яркий, как она сама. Быть пионеркой было и почетно и правильно, потому что она была за победу коммунизма, за светлое будущее. Она всегда была за все правильное и хорошее, потому что она сама была правильной и хорошей.

На демонстрациях шла среди физкультурников. Была она маленькая и поэтому забиралась на самый верх физкультурной пирамиды, откуда ее было видно всем, и громко, яростно выкрикивала положенное: "Спасибо товарищу Сталину! К победе коммунизма!" А вокруг все кричали ей и хлопали, хлопали, хлопали. И она победно поднимала руку, куда-то в небеса, где, видимо, и размещалась то ли победа коммунизма, то ли резиденция товарища Сталина. Правда, когда она в классе возбужденно рассказывала, как хорошо благодаря ей прошла демонстрация, и как кричали ей ура все-все-все, пионервожатый Степка сказал, что кричали не ей, а партии и товарищу Сталину, который, конечно, слышать не мог, но в каком-то смысле все равно слышал. И вообще, от одного человека мало что зависит. Если бы она одна на демонстрации была, без товарищей, никаких пирамид не показали бы, никто бы ее не заметил. А класс захихикал и загудел. Вот ду-у-у-у-ураки...

- Да разве ж я против товарищей, - с удивлением сказала она, - Да для меня коллектив самое ценное. Вы, товарищ Степа, неправы. Но разве я виновата, что я маленькая и на самый верх забираюсь?

И самая ловкая, подумала про себя, но вслух не сказала.

- Мы, пионеры, скромные, мы понимаем, как много нужно еще сделать для победы социализма, - добавила она твердо и заплакала, горько-горько, так что девчонки утирали ей слезы, а Степка еще извинялся, сказал, что допустил политическую ошибку, которую готов исправить. И предложил ее выбрать в совет дружины. Конечно, это была лишняя нагрузка, за которую никто спасибо бы не сказал, но согласилась, и ее выбрали. Она давно заметила, что есть ситуации, когда не соглашаться просто нельзя. Ну а когда касается такой хорошей девочки как она, то Степка ей не пример, она политических ошибок не совершит и раскаиваться ей будет незачем. Надо в совет дружины, значит надо, о чем спорить?

Целый год как член совета дружины она выступала на линейках, на митингах, а на следующий первомайский праздник шла уже не среди физкультурников, а среди молодых передовиков, отличников учебы и победителей спортивных соревнований. Спорт она и в самом деле любила, но вот отличницей никогда не была. Если не получалось, она не заморачивалась, скоренько выучивала между тройкой и четверкой. Понимала, что уж четверку-то ей, члену совета дружины, учителя всегда натянут. А если что - списывала или просила подсказать, не стеснялась. Ну и что, что пионерам нельзя, она же не дура, что бы все так буквально понимать. Когда нужно будет, она напряжется, а пока не надо, пусть дураки напрягаются, а она у них спишет, они еще и счастливы будут, если она у них спишет.

К концу года за особые заслуги перед дружиной ее наградили путевкой в Артек. Ее - в Артек! Внутри танцевала каждая клеточка. Артек ведь для самых-самых лучших! В стране так много пионеров, а именно ее выбрали для отдыха в Артеке!

Путевку из рук самого председателя райкома комсомола приняла, с серьезнейшим лицом развернулась к залу, хотя на нее и зашикали - это не было предварительно оговорено, и твердо, отчетливо сказала, что рада, что своим пионерским трудом приближает время мировой победы коммунизма. Зал ответил сдержанными аплодисментами. Она гордо вздохнула, набрала побольше воздуха в грудь, и услышала, как сзади кто-то прошипел: "Это что вообще такое? Ее дело тихо поблагодарить и молча уйти! Что за самодеятельность?!" И тогда она громко-громко, как заклятие-оберег, выкрикнула то, что кричала уже много раз на парадных шествиях: "Спасибо товарищу Сталину за детство счастливое наше!" И с особым значением: "Вперед, к нашей полной победе!" Сзади, после небольшой паузы, раздалось злобное и фальшивое: "Ура, товарищи, равняйтесь все на Просю!"

Да, вот такое ей досталось имя - Прося. Евпраксия. Мать, темная душа, назвала ее по святцам старорежимным неудалым именем, которое так ей не подходило. Младшей сестре тоже досталось: Серафима, Симка те есть. Но все ж не Прося.

С матерью у Проси всегда было непонимание: ни праздников новых не любила, ни товарища Сталина. "Демон-страции - это же для демонов! Безбожники вы" - вот такую, по сути, вражескую, агитацию вела в своей семье. Но отец над мамашей смеялся, и Прося успокаивалась.

Отец - другое дело. И фамилия ей от него досталась хорошая, Шикарёва. Просе очень нравилась, редкая - не Иванова-Петрова-Сидорова. Отец был передовой, как и она, с удовольствием ходил на митинги и демонстрации, а по весне, в теплую погоду, с друзьями на субботники и воскресники. Дура-мать плакала и говорила, что он гуляет. Она долго не понимала, почему она плачет из-за того что отец гуляет, а потом узнала, что гулять - это не на улице играть, это то, чем нехорошие мужчины занимаются с нехорошими женщинами. Она никак не могла представить, что вот такое может к ее отцу какое-то отношение иметь. Обидно ей стало, и она чуть ли не в первый раз в жизни посочувствовала своей глупой матери. Нехорошо, конечно, что отец поддавался старорежимным гадостям. Но дела были взрослые, и Прося инстинктивно понимала, что незачем в них лезть.

Отец у нее очень красивый. Папа Семен, ее любимый папа Семен. Она была похожа на него и это ее радовало: значит она тоже будет красивой. Внешность у них была типичная для коми-пермяков: невысокие, но крепкие, с короткой шеей, коротковатыми ногами с большими ступнями. На южном Урале такая внешность часто встречается даже среди считающих себя исконно русскими.

В Артек Прося так и не поехала.

Война все перевернула.

Отец ушел на фронт в августе сорок первого. Как отца не хватало! Не было его защиты, не было дома его веселого смеха. Осталась одна забота. Прося как старшая должна была помогать матери - сестре всего семь лет было, поэтому приходилось и за себя и за нее по дому вкалывать. А еще нужно было учиться, нужно было помогать фронту. Как член совета дружины она организовывала вязание носков. Самой ей было некогда, она вместе с мальчишками упаковывала носки в коробки и уносила в военкомат. То есть, носили и упаковывали мальчишки, а она деловито считала носки и коробки, записывала цифры в тетрадь и бубнила доклады на совете дружины: "Носок 41 размера - 120 штук, носок 42 размера - 150..." Делала она это без прежнего энтузиазма - ушла праздничность пионерской жизни, торжественность построений, горящие глаза, весенние пионерские костры. Война. Голодно было. Но все равно, надеялась, что носки, может быть, дойдут до ее отца, и помогут ему, согреют. Он писал матери покаянные письма, извинялся, что раньше гулял. Тяжело ему было на войне.