Человек, одинокий. Человек, угодивший в капкан собственного характера и ограничений окружающего его мира. Человек против Человека. Человек против Природы. Все это с неизбежностью подводит к ключевому вопросу: насколько храбрым окажется человек во времена массовой гибели. Все сводится к тому, как человек может выжить при помощи крепости рук и проворства ног, а самое важное — за счет своего ума, изобретательности или интеллекта. Все эти проблемы стали темой многих моих произведений. Наверное, потому, что я увидел свои Времена и свою культуру в наиболее «подвешенном» состоянии за всю их историю. Впервые в истории расы каждый человек, каждый мыслящий индивидуум полностью — или настолько полностью, насколько ему позволяет пронизанная предрассудками масс-медиа — сознает наличие сил, швыряющих его в будущее. Террористов, готовых действовать, едва уровень фанатизма окажется достаточно высок, едва палец метнется к нужной кнопке; медленно, но верно расплывающуюся этику; упавшую до самого низкого уровня мораль; и каждый человек, каждый мыслящий индивидуум, буквально беспомощный против водоворотов и потоков механизации и стадного инстинкта. И все же, действительно ли он одинок? И был ли когда-нибудь? И являются ли сила воображения и яростное стремление выжить прочной связью между нами?

А если да, то разве не братья ли мы человеку, которому нечем, абсолютно нечем подкрепиться?

За холмами росли флюхи. Я попытался их разводить, пересадить поближе, но чего-то им не хватало, и они умирали, не успев расцвести. Мне тоже нужен был воздух. Мой резервуар уже наполовину опустел. И голова снова начала болеть. Ночь продолжается вот уже три месяца.

У меня очень маленький мир. Он недостаточно велик, чтобы накопить атмосферу, которой мог бы дышать нормальный землянин, но и недостаточно мал, чтобы не иметь воздуха совсем. Мой мир — это одинокая планета с красным солнцем и двумя лунами, каждая из которых затмевает мое солнце на шесть из восемнадцати месяцев. Шесть месяцев у меня светло и двенадцать — темно. Я называю мой мир Преисподняя:

Сначала у меня было имя, лицо и даже жена. Жена умерла в тот момент, когда взорвался корабль, имя умирало целых десять лет — годы, что я прожил здесь, а лицо… ну, чем меньше я о нем думаю, тем мне легче.

О нет, я не жалуюсь. Мне здесь пришлось совсем нелегко, но ведь удалось выжить, чего еще хотеть?

Я здесь, и я жив, насколько это возможно, а что случилось, то случилось, и ничего другого тут не скажешь. То, что я потерял, не вернешь обычными жалобами на судьбу.

Когда я увидел мой мир в первый раз, на карте звездного неба из маленького корабля, в котором мы путешествовали вместе с женой, он показался мне крошечным пятнышком света, похожим на яйцо.

— Как ты думаешь, мы найдем там что-нибудь подходящее? — спросил я.

Сначала мне нравилось вспоминать жену; в такие моменты мою душу наполняла нежность, которая высушивала слезы и убивала ненависть.

— Не знаю. Том, может быть, — ответила она.

Она так и сказала «может быть». Милые, ласковые слова — она просто замечательно их произносила.

У нее была такая славная, светлая манера говорить «может быть», что целые тучи вопросов сами просились мне на язык.

— Может быть, найдем руду и сможем подзаработать, — сказал я.

Она улыбнулась в ответ; у нее были полные губы, и она любила покусывать зубами нижнюю губу.

— За медовый месяц приходится платить.

Я игриво ее поцеловал; мы были счастливы просто потому, что были вместе. Вместе. Что это для меня значило, я тогда не понимал, просто был счастлив, и все. Радость, которую мы дарили друг другу, была такой простой, что мне ни разу не пришло в голову, как я стану себя чувствовать, когда ее не будет.

А потом мы пролетали через облако субатомных частиц, плавающих возле орбиты Первой Луны, и хотя их изображение так и не появилось ни на каких экранах, они у нас побывали, навестили наш корабль и отправились восвояси. Оставив после себя миллионы крошечных, незаметных отверстий в корпусе. Конечно, отверстия были такими малюсенькими, что ни я, ни моя жена в течение долгих месяцев не замечали бы, что через них выходит воздух, но вредные частицы испортили еще и отсек, где помещался двигатель. Какогото неизвестного нам, землянам, происхождения, что они там сотворили с двигателем, мне так никогда и не узнать. Корабль стал терять скорость, его вынесло к этому, теперь моему, миру, и в нескольких милях над поверхностью он взорвался.

Моя жена умерла, я видел ее тело, когда меня самого выбросило из кабины в спасательной капсуле.

Я был в безопасности, имел большой запас кислорода, а моя жена так и осталась в коридоре с металлическими стенами. Она шла на кухню, чтобы приготовить мне кофе.

Моя жена там так и осталась, она тянула ко мне руки, ее кожа стала синей -простите, мне… мне все еще… больно об этом вспоминать — а меня выбросило на поверхность планеты. Я видел ее всего одно мгновение.

Мой мир — суровый мир. Веселые, пухлые облака никогда не появляются на его небе, где двенадцать месяцев царит ночь. На поверхности нет воды. Впрочем, вода не проблема. У меня есть циркулятор, который перерабатывает мои отходы, превращая их в питьевую воду. У нее довольно сильный привкус аммиака, но меня это не беспокоит.

Главной проблемой является воздух. По крайней мере, так было, пока я не обнаружил флюхи и не получил то, в чем нуждался.

Я вам расскажу про это, а еще про то, что случилось с моим лицом; мне страшно.

Конечно, надо было жить дальше.

Вовсе не потому, что я очень этого хотел; представьте себе: вы всю свою жизнь болтаетесь по космосу, ну, вроде меня, и нет ничего, абсолютно ничего, что привязывает вас к какому-то одному, определенному месту… И вдруг появляется женщина, которая заполняет вашу душу, целиком — а потом ее у вас отнимают, так скоро…

Надо было жить. Хотя бы потому, что в моей капсуле был воздух, еда, циркулятор и скафандр. На таком запасе можно продержаться достаточно долго.

Вот я и стал жить в Преисподней.

Я просыпался, проходило множество часов, наполненных пустотой, я уставал от нее, снова проваливался в сон, и просыпался, когда мои сны становились слишком громкими и алыми — и так каждый «день». Вскоре мне осточертела жизнь в капсуле, в одиночестве и тесноте, и я надумал прогуляться по планете.