Я корчу гримасу. Мы с… Полом? Он точно о том, о чем я думаю? Но сомневаюсь я недолго: Джей вытягивает губы трубочкой, изображая поцелуй, и подмигивает. Мне остается только ошеломленно пялиться на него. Наконец я качаю головой: «Не-а».

В ответ Джей только улыбается шире и закрывает глаза, возвращаясь в мир музыки. Я сажусь поудобнее, зажмуриваюсь и заставляю себя заснуть снова, но мой мозг никак не может успокоиться.

Мы с Полом? Джей просто не знает, что для Пола я как вторая сестра. И даже если бы было иначе, у нас бы все равно ничего не вышло. Потому что я не фанат секса, а Пол слишком подробно рассказывал нам про свои отношения со Стефани Кру и парой других девушек, и тут я явно в пролете.

Но я почему-то не могу успокоиться. В моем горле лопаются пузырьки, как в тот день, когда Пол обнял меня при своих друзьях-спортсменах, и один из них принял меня за его девушку. Они просто ничего не понимают! Я ни с кем не встречаюсь, а Пол… это просто Пол.

Он ворочается на своем сиденье, и мне в голову приходит ужасная, нелогичная идея, что все это время он читал мои мысли и сейчас выскажет все, что обо мне думает. Но Пол ничего не говорит, только сонно улыбается мне. От страха я шепотом выпаливаю:

— Я тебя обслюнявила!

И пальцем показываю Полу на его мокрый рукав. Друг фыркает, обнимает меня и издает неприличный звук губами мне в волосы. Я морщу нос и толкаю его в грудь. Пол улыбается мне в макушку:

— Мы квиты.

Потом он снова закрывает глаза, но не убирает руку с моего плеча. И это беспокоит меня: Пол всегда так себя вел, и, конечно, сестра может спать на плече брата, но вдруг между нами происходит что-то еще?

Да ничего - но что-то есть. Быть того не может - или может. Вот же он, Пол - или мне Фом нравится?

Мысли носятся и скребутся в моем мозгу, так что я не могу уснуть. К тому моменту, как мы подъезжаем к моей подъездной дорожке, Серена вылезает из машины и все начинают просыпаться, я совсем запуталась.

21

До церемонии вручения «Золотой тубы» осталось ровно две недели. Я потратила почти все свои сбережения на билет до Орландо и обратно и на две ночи в Embassy Suites, где и будет проходить награждение. У меня осталось не так уж много денег. Я собираюсь сметать включенный в стоимость завтрак подчистую, а так же утаскивать немного фруктов и вафель для перекуса к себе в спальню. Но понимаю, рано или поздно мне придётся заплатить и за обед.

Что ж, по крайней мере, Фом угостит меня кофе. Наверно. Я надеюсь.

Через неделю «социального голода» мы с Джек возвращаемся в сеть с новым планом: теперь мы будем разгребать уведомления максимально эффективно, по возможности игнорируя негатив и отвечая только друзьям по цеху или на очень важные вопросы. Конечно, не лучший подход, но иначе мы просто свихнемся.

После того рассвета на кладбище мы с Клавдией больше не ссоримся. Конечно, мы все еще не красим друг другу ногти, но стали лучше друг друга понимать. То ужасное утро в компании памяти дедушки с бабушкой заставило меня по-другому взглянуть на вещи. Думаю, раньше мне всегда казалось, что это Клавдия виновата в том, что мы почти не общаемся. Это она решила, что не будет опускаться до общения с нами. Она, в конце концов, старшая сестра и сама виновата, что не пыталась сблизиться со мной. Из-за этого мы все отдалялись и выросли такими непримиримо разными. Я всегда винила в этом ее. Но теперь мне больше не кажется, что она в чем-то виновата. Просто мы очень разные, она старше, и просто не все на свете зависит от нас.

И вот мы - две сестры, два взрослых человека, и между нами огромная пропасть. Я все еще не могу перешагнуть эту бездну, но теперь мне, по крайней мере, видно, что на другой стороне, насколько огромное там давление и высокие требования. Клавдия права: я никогда не чувствовала этого давления, даже не думала о нем. Я все еще не чувствую его, но теперь я знаю, что чувствует она, и это уже кое-что. А Клавдия еще не помирилась с родителями окончательно, но ведет себя куда мягче. Она стала меньше огрызаться, больше не закатывает глаза и, как правило, ужинает с нами.

После поездки в Нэшвилл у меня был один из тех дней, когда столько спишь, что потом до вечера ни на что не годен. Я проспала целых двенадцать часов, и все равно, отправляясь ужинать, чувствую себя отвратительно. Однако при виде того, что папа приготовил, мое настроение тут же улучшается. Он испек нам пироги кальцоне, каждому его любимый: маме достался с луком и перцем, Клавдии - с грибами, самому папе - с беконом и пепперони, мне - с четырьмя сырами. Единственная вещь на свете, которую я люблю больше, чем папины чешские блюда, это его кальцоне. Стоит мне только увидеть, как они исходят паром на столе, и меня пробирает волной адреналина до самого сердца. Я вдруг просыпаюсь. Мне понадобится выжать максимум из всех моих органов чувств, чтобы по достоинству оценить это сырное безумие.

— По какому случаю? — спрашиваю я, садясь за стол.

— У нас семейная кино-ночь! — отвечает папа. — Это действительно особый случай.

В каком-то смысле так и есть. В последний раз мы смотрели кино все вместе еще в феврале, когда нас занесло снегом, и мама с Клавдией болели. Мы засели у телевизора с теплыми одеялами и сидром, и посмотрели все три фильма «Звездных войн». Еще несколько дней, когда дороги уже расчистили, но снег еще лежал толстым слоем, папа перед тем, как уезжать на работу, размахивал скребком для ветровых стекол, как световым мечом, и вопил: «Здравствуй, новый день на Хоте!»

Сегодня мы смотрим «Балбесов», а значит, перед этим все должны исполнить танец-пузотряску. Мы с Клавдией ноем и жалуемся, но на самом деле обожаем его. Так что запрыгиваем на диван, задираем футболки до пупа, изо всех сил трясем животами и урчим. Папа довольно кивает: «Тогда давайте смотреть», — но мы тыкаем в него пальцами и требуем, чтобы он тоже станцевал. Папа торжественно разворачивается, высвобождает заправленную в штаны рубашку и трясёт своим роскошным пузом, очень точно изображая голосом урчание живота. Не буду говорить, что папа выбрал не ту профессию - он очень хорош в торговле, - но на сцене он смотрелся бы шикарно.

Мама садится к нам. Я подозреваю, что она специально решила сесть между мной и Клавдией. Мои предчувствия сбываются, когда она нарочито небрежным движением обнимает нас обеих за талию.

— Мам, — произношу я, — мы никуда не исчезнем.

Мама целует меня в висок. Я подаюсь вперед, чтобы посмотреть на Клавдию. К моему удивлению, она уткнулась головой маме в ключицу. Под маминой изумрудно-зеленой блузкой уже видно небольшую выпуклость. Раз уж она решила меня обнять, я позволяю себе кончиками пальцев потрогать её живот. Никто ничего не говорит. Мы молча прижимается друг к другу и смотрим, как на экране появляется огромный череп с двумя скрещенными костями.

Вечером я ложусь в кровать и пишу Фому. Снова про «Золотую тубу», ничего не могу с собой поделать. Скоро мы закончим снимать, и премия кажется мне логичным итогом всего, что мы с Джек достигли за этот год. Идеальной концовкой главы жизни, посвященной «Несчастливым семьям». У меня в мозгу предстоящее событие раздулось до размеров вселенной, и это страшно. Ни церемония, ни её результаты не могут оправдать моих ожиданий, и нельзя об этом забывать. У нас нет ни единого шанса выиграть в номинации «Лучший новый сериал». Вообще без вариантов. Я в этом совершенно уверена - наполовину. Другую половину меня затапливает волна безбашенного оптимизма. Я думаю об этом куда чаще, чем полезно для здоровья, и неудивительно, что часть моего волнения просачивается в разговоры с Фомом.

Волна отрицательных отзывов и не думала схлынуть после его обращения. Я на это и не рассчитывала. Но, хоть Джек меня не поймет, я все равно благодарна Фому за то, что он его записал. Он не просто показал, что его волнуют мои чувства, то видео стало своего рода отправной точкой. После него в наших беседах появилось что-то новое. И хотя Фом в основном рассказывает мне про фантастику, свою работу или последние феномены интернета, меня это вполне устраивает.