– О, Боже… – содрогнувшись и покрываясь пятнами, прошептала Нина едва слышно. И дальше – совсем непонятно, словно молясь: – «…Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет…»

Моя приподнятая к ней голова запрокинулась и рухнула на подушку. Открытый рот ловил воздух.

Когда дыхание стало ровным, и сердце перешло с маршевой дроби на изысканное аргентинское танго, а кожа перестала вздрагивать, я благодарно и очень осторожно провел ладонью по спине Нины. Она не шевелилась.

С другой стороны кровати вновь рыкнул раненым тигром чудовищный храп.

Показалось, что Нина хихикнула. Или только показалось?

Когда едешь по дороге – видишь много съездов с нее, много поворотов и даже разворотов назад. Многие из них красиво украшены, сверкают неоном манящих завлекаловок и просто-таки умоляют свернуть – там с виду все прекрасно и здорово, такая жизнь, такой драйв… Но ведь не сворачиваешь, едешь туда, куда нужно тебе. Потому что есть дороги к храму, есть в казино, а есть вообще тупики. Каждый решает сам, куда ехать. Кому-то нравится движение, которое – жизнь, еще есть коллекционеры перекрестков, а бывают и любители езды на красный свет. Много всяких людей в мире, и каждый сам определяет свои отношения с дорогой. Кто-то ее клянет на чем свет стоит, другие благодарят и хвалят, третьи вовсе не замечают, им главное не куда, а с кем. Четвертым – на чем. Пятые примут пол-литра на грудь, и остальное вроде как не волнует: ни куда, ни с кем, ни зачем. А где моя дорога? Куда иду я? Зачем иду? И…

Боже, куда меня занесло?

Глаза открылись. Утро. Яркий свет за плотно завешенными шторами. Ах, да…

Щеки бросило в жар. Захотелось укрыться с головой и вновь заснуть, уже навсегда.

С кухни доносились тихо спорившие голоса. Недовольный мужской и оправдывающийся женский.

Мужской:

– …вообще есть голова на плечах?

Женский:

– Бедный мальчик оледенел. И эти люди на балконе…

– Но как ты могла…

– Я? Ты спрашиваешь, как Я могла? – шепот поднялся на тон выше.

– Мы словно говорим на разных языках.

– Я говорю на языке гуманности.

– Нужно различать праздник и будни. Твоя жалость однажды тебя погубит.

Нина с обидой промолчала. Владлен Олегович настойчиво продолжил:

– Он не имел права без моего разрешения даже касаться тебя, не то что лежать рядом.

Женщина опешила:

– И это после произошедшего между нами вчера?! По твоей, между прочим, милости.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Но Владлен Олегович, кажется, не знал о ночном инциденте, он говорил именно о вечере:

– Я пригласил его, потому что хотел, чтобы ты смотрела на меня другими глазами. И видела во мне больше, чем знала и думала до сих пор. А я – в тебе.

Неприятные нотки исчезли. Остались любовь, слепое обожание и желание компромисса. Ага, бумеранг лжи вернулся в запустившего его фантазера. Нина считала, что вчера в ответственный момент в кресле сидел муж, а не я, это служило главным оправданием и оказалось козырем. Крыть Владлену Олеговичу стало нечем. Теперь уже он чувствовал себя виноватым, не в силах открыть жене правду.

Я вылез из кровати, специально громко топнув об пол. Кухня встретила воцарившимся молчанием.

– Доброе утро.

– Доброе, Олег. – Нина покрылась смущенным румянцем

– Гм. Доброе. – Владлен Олегович обернулся к жене: – Нин, как там сейчас?

Она отчиталась, стараясь не глядеть в мою сторону:

– Ходила за хлебом. Все так же: один сверху, чтоб к чердаку не пустить, второй внизу в подъезде, только морды другие. И машины теперь с другими номерами.

Мужчина повернулся ко мне:

– Мы уходим на работу. Останешься здесь. Сиди тихо, к окну не подходи. Свет и телевизор не включай. В остальном – чувствуй себя как дома, не забывая, что в гостях. По вещам не шарься, чужого не бери. Ну, не маленький.

Я успел только благодарно кивнуть, когда он вновь обратился к супруге:

– Вчера я обещал помочь молодому человеку. Раз уж работаешь в бухгалтерии Задольского, сведи его с кем-нибудь из ближнего круга. Или дай выход на босса.

– Попробую.

Дыша вернувшейся юностью, Нина миновала мужа, попутно окатив упругостью прелестей, причем тот успел звонко шлепнуть вдогонку. Уже совсем с другим выражением лица – чистым и мягким – Владлен Олегович прибавил:

– Во-во, попробуй. А я выясню что-нибудь по линии своего ведомства.

Глава 12

Меня оставили одного. Я долго не мог найти занятия. Пальцы механически полистали лежавшую на тумбочке библию, затем на некоторое время внимание отвлекли книги в шкафу.

Чужая премудрость в голову не лезла. Нервы искрили, глаза бегали, то и дело желая выглянуть в окно: стоят ли? Удержаться было все труднее.

Телевизор включать нельзя, хозяйский компьютер тем более. Я вновь окунулся в консервированные мысли.

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал, а все без толку:

Там скука, там обман иль бред…

Нет, книги не помогут. А если учесть, что меня все еще бросает в дрожь при одном воспоминании о ночи, влажнеют ладони и бедра, и по спине бежит холодок… А в голове сами собой возникают дикие мысли. Любовника Екатерины Первой камергера Монса по понятной причине (см. первое слово предложения) Петр посадил на кол – не став выяснять, комильфо ли то, что он сделал, или не комильфо, чем прямо-таки наплевал на лелеемые блажащей Европой ценности галантной куртуазности. А голова любимчика Екатерины царским повелением оказалась у нее на подоконнике в банке со спиртом – как вечное напоминание. И предостережение. На будущее. На смущенное любопытство окружающих царственная дама отвечала, предпочитая нападение защите: «Вот, господа, до чего доводит разврат придворных». Но это все детали, главное – формулировка приговора, она гласила: «Государственный преступник Монс приговаривается к казни за вмешательство в дела, не принадлежащие ему».

Я не святой. Что заслужил от судьбы, то и приму. Аминь.

С этой покорностью року тело плюхнулось на постель, взгляд тупо уставился в потолок.

Час проходил за часом. На любой шум меня подкидывало, ноги несли к двери, ухо прилегало к полотну. Если ничего не настораживало, я заглядывал в дверной глазок.

Среди дня приходила полиция, звонила во все двери. Некоторые квартиры открывались, стражей порядка пропускали внутрь. Несолоно хлебавши, полицейские, в конце концов, удалились. Зато вновь появились ребята в черном. Подходили они только туда, где полицейским не открыли, в том числе ко мне.

– По ходу, там или здесь, – сказал один, указав на мою и соседнюю двери. – И еще четыре по разным этажам.

Я отпрянул от глазка. Когда в дверном замке заворочалась отмычка, волосы едва не поседели. Взломщики возились некоторое время, один замок открылся, остался еще один, но тут им что-то сообщили по рации, и открытый замок вновь защелкнулся. Квартиру оставили в покое.

Порадовавшись затишью, я решил принять ванну. В сполоснутую посудину побежала вода, вскоре я влез, раздвинув сушившиеся под потолком полотенца и белье. Из теплого океана выпирали острова коленей и блаженствовавших рук, голова откинулась на холодный бортик, глаза закрылись…

– Олег, ты здесь?

Последовал стук в оставленную приоткрытой дверцу, ведь свет мне велели не включать. Я чуть не утоп, провалившись и заглотнув мыльной воды.

– Кто здесь?

Мог бы не спрашивать. Во-первых, еще на уровне подкорки узнал голос, во-вторых, не дожидаясь ответа, вслед за стуком в проеме показалась Нина. С улыбкой проказницы она поглядела на меня, старательно съежившегося под решеткой скрещенных ладоней.

– Ушла с работы пораньше. – Она присела на бортик. – Насчет тебя договорилась, в конце недели познакомлю с Красавиной, это секретарша Задольского. Фактически – первое лицо после него. В пятницу к шести тебе нужно быть у центрального рынка, я встречу.

– Спасибо. Постараюсь. И… прости меня… за…