- И что? Поверим ему на слово?

- Варвары наивны и простодушны, цезарь, – сказал паракимомен, - если они обещают, то они действительно делают.

- Что ж, мать, - вздохнул Василий, – порадуй сестру. Она выходит замуж.

- А если она откажется? Анна богобоязненная девушка и стать женой варвара для неё будет не выносимо.

- Что значить – «откажется»? - Василий нахмурил брови, - Мы решили, а значить так тому и быть! Она дочь императора Второго Рима! И должна понимать всю ответственность! К тому же он уже крещён. А сделать его хорошим христианином задача ей вполне по силам.

- А если не послушается? Тогда что же? Её в ковёр заматывать и на корабль нести?

- Если надо будет – так и сделаем. Но лучше, всё-таки, что бы пошла добровольно.

Феофания вздохнула, поклонилась сыну-василевсу и направилась на женскую половину Большого Дворца к дочери.

Она шла и думала о своей судьбе. Дочь трактирщика, ставшая василисой, дважды василисой, какое-то время управлявшая империей, но отвергнутая сначала первым мужем – василевсом Романом, а затем вторым – василевсом Никифором Фокой и преданная своим любовником Иоанном Цимисхием, которого она своей глупостью возвела на трон, удалённая им в ссылку в дальнюю провинцию, в горы Армении, вместе с дочерью. Но, слава Господу, после смерти Цимисхия, сын вернул их. И все эти годы единственной радостью, единственной отрадой была её доченька, рождённая ей за два дня до смерти Романа. И вот она идёт уговаривать дочь, выйти замуж за дикого северного варвара, в связи с государственной необходимостью. Дочь уплывёт за море, и она её никогда больше не увидит. Слёзы наполняли глаза Феофании. И зачем жить?

А какие были мечты! А как представлялось будущее, в каком прекрасном свете! А жизнь, в общем-то, не удалась.

На Романа она не обижалась. Он вытащил её из трактира, женился на ней к ужасу своего отца Константина Багрянородного, а после его смерти сделал её василисой. После рождения двух сыновей Роман охладел к ней и опять увлёкся вином и легкодоступными женщинами. И изнурив свою плоть богомерзкими поступками, умер в двадцать четыре года. Эту смерть приписывали ей. Но она же не глупая женщина. Зачем ей это надо. Она управляла империей вместе с евнухом Иосифом Врингой, бывшим тогда паракимоменом. И её всё устраивало. Роман гулял, она правила, он ей изменял, она ему тоже, взаимной ревности не было. Зачем что-то менять?

Но Роман умер. Хорошо, что она это предусмотрела и за год до этого присмотрела ему замену. Это был великий полководец империи, храбрец и красавец, пятидесятилетний вдовец Никифор Фока. А ей тогда было двадцать три года. Как она в него влюбилась! И он тоже ей увлёкся. Несколько месяцев безумной страсти. А потом Никифор Фока сбежал на войну в Азию. Вернулся через год, стал василевсом, и они поженились. Опять два месяца страсти! И всё! Они стали жить как брат с сестрой.

Никифор Фока всегда тяготел к Богу и монашеской жизни. А после нелепой гибели сына и последовавшей за ней смертью жены, он уверовал, что Господь наказывает его за неверно выбранный жизненный путь. Никифор одел железные вериги и стал вести полумонашеский образ жизни, управляя государством. Его друг и наставник, которого он, честно говоря, побаивался, монах Афанасий Афонский уверял, что Никифор святой человек. Если это так, то получается, что она прелюбодействовала со святым. Впрочем, Никифор Фока действительно много сделал для церкви вообще и для Афонского монастыря в частности. В отличие от Иоанна Цимиския, который внося пожертвования в монастырь на Афоне, просто замаливал грехи – убийство своего дяди василевса Никифора и клевету на неё, Феофанию.

Дочь Анна сидела у окна и вышивала на льняном холсте шёлковыми нитями Богоматерь. Говорят, что эта мода на вышивание началась ещё со времён легендарной Феодоры. Она из проститутки превратилась сначала в белошвейку, а затем в василису. Хотя на самом деле, Феодора больше занималась своей внешностью, что бы удержать возле себя своего Юстиниана. Вот и она, Феофания, зачем искала своего Юстиниана? Правила бы страной одна до совершеннолетия Василия. И сейчас бы ещё, наверное, какой-то вес при дворе имела. Нет! Ей любовь была нужна!

Анна воткнула иголку в холст, встала на встречу к матери.

- Привет тебе, мамочка.

- И тебе привет, доченька.

- На тебе лица нет, мама. Что случилось?

- Радость, – со слезами в голосе сказала Феофания. – Ты выходишь замуж.

- Замуж? За кого? Я готовилась уйти в монастырь. А к замужеству я не готовилась.

- К замужеству, доченька, любая девушка всегда готова. К монастырю не каждая, а к замужеству – каждая.

- Я так не думаю.

- Но это так.

- И за кого?

- За архонта скифов Владимира, сына Сфендослава.

- За варвара и язычника?

- Он крестился и обещал крестить всю свою землю, если ты станешь его женой. Это богоугодное дело.

- Богоугодное? Это ТЫ так говоришь?

- А кто тебе должен так сказать? Афанасий Афонский?

- Да. Без его благословения – даже и не думайте! Я лучше в Босфоре утоплюсь!

- Да что ты такое говоришь, доченька? Хорошо, я пошлю на Афон к игумену Афанасию.

- Это не обязательно. Игумен в Городе. У него Божий дар не только умиления, но и предвидения. Он благословит – пойду.

А сама надеялась на обратное, что Афанасий категорически запретит.

Послали за Афанасием Афонским.

- Помнишь, мама, ты в детстве, там, в Армении, рассказывала мне сказку о жене пса? Как Господь одну принцессу вёл, вёл по пустыне,

пока не привёл к хижине, где жил пёс. Она его полюбила, и он превратился в прекрасного царевича?

- Конечно, помню, – сказала Феофания.

- Ты думаешь, что варвар, приняв Христову веру превратиться в прекрасного царевича?

- Я на это надеюсь, доченька.

- Но это сказка!

- Надо верить, дочь.

Афонский игумен вошёл в развивающихся чёрных одеждах, поднял Анну с колен. Она приложилась к руке Афанасия.

- Батюшка …

- Всё знаю, доченька – промолвил игумен.

По доброму лицу его текли слёзы, а на устах блуждала улыбка радости.

- Смирись, доченька. Крест на тебе такой. Смотрю я на тебя, и такое берёт меня умиление. И не нарадуюсь за тебя, и печалюсь о тебе. Благословенна ты в жёнах и благословенны плоды чрева твоего!

Анна посмотрела на игумена Афонского с изумлением.

- Да, дочь моя, тебе предстоит подвиг Богоматери!

- Ох, не хочу я этого. Господь, да избавит меня от этого!

- И Христос молил отца своего небесного: «Да минет меня чаша сия». Но то стезя твоя, доченька и крест твой.

- Я в монастырь уйду, отец, я молиться буду. Не хочу я замуж за варвара тёмного, страшного! Зачем я столько книг прочитала?

- Затем и прочитала! Кто зажигает светильник и ставит его под кровать? Но зажжённый на горе его видят все! Придёт время, и уйдёшь ты в затвор. Но сейчас, доченька, крест твой, это нести свет веры христовой в северную страну, и засияет он в веках истиной Христовой до облаков и выше! Я это ещё Никифору предрекал.

- Так Никифор Фока мой отец?

- Да. Только об этом никому знать не надо. Согрешил Никифор с твоей матерью. В беззакониях зачата ты, и в грехах родила тебя мать твоя, пусть и в Багряном зале!

Он посмотрел на Феофанию, та смутилась и покраснела.

- Никифор будет святым, а ты и твоя мать никогда. И это тоже надо принять со смирением.

- Я принимаю.

Анна стала грустная. Она посмотрела в окно на голубой Босфор.

- Киев… Это где-то далеко на севере. Оттуда прилетает холодный ветер. Там, наверное, холодно и всегда лежит снег.

- Всё в руках Божьих, доченька. Господь всё управит. Понадейся на него и не впадай в уныние. Всё будет хорошо. Благословляю тебя на брак сей.

Афанасий улыбался, а по лицу его текли слёзы. Анна заплакала и, глядя на неё, заплакала Феофания.

Катерга выходила из гавани Софии в Пропонтиду, разворачиваясь на север, в Босфор. Феофания смотрела ей в след. Она уже не плакала. Ей почему-то вспомнился день коронации Никифора, когда он пришёл к ней уже василевсом, и она сообщила ему, что Анна его дочь. Какое тогда у него было удивлённое лицо. Феофания улыбнулась. Чему он удивлялся? Если мужчина спит с женщиной, у той могут появиться дети. И бегство в Азию на войну не поможет. А теперь катерга уносит эту дочь навсегда от неё. Господи! Убереги её от всех напастей! И пошли мне, Господи, утешение.

Феофания горько разрыдалась.

Солнце весело сияло в голубом небе и растекалось по зелёно-синим волнам моря. В Херсонесе звонницы звонили радостно.

Катерга махала вёслами как крыльями, маневрировала, подбираясь к причалу Херсонеса в золотой ауре.

Князь Владимир наблюдал за ней и думал: «Какая она, царевна греческая?»

Впрочем, это было не важно. Пусть она будет горбатая, кривая на один глаз и хромоногая. Всё равно он на ней жениться. Вся Европа задохнётся от зависти! Никому греки не выдают замуж своих порфирородных принцесс! А за него отдали! Попросил хорошо и отдали!

И с верой надо всё одно было что-то решать. Единая вера сплачивает землю. Пробовал он всех богов всех племён свезти на одно капище в Киеве. Не помогло. Каждый молился своему богу, чужому не хотел. А вера должна быть общая!

И какую веру надо было принять? Понятно, что не иудейскую. Отец разбил хазар. А принимать веру побеждённого врага как-то не хотелось. Видел он и веру арабов на берегах Итиля у булгар. Заходил к ним в мечеть. Ему не понравилось. Им тоже. Там надо обувь снимать при входе, а он зашёл, как был, в сапогах к молящимся. Смотрели на него не довольно, если не сказать враждебно. У булгар вон какие сапоги широкие, снимаются легко. А у русов сапоги другие, узкие, их так легко не снимешь. Да и вино их бог запрещает пить. А почему? После удачного похода (а после не удачного – тем более) или после хорошо сделанной работы, почему бы не выпить чарку мёда или греческого вина? Не каждый день, конечно, как это делают некоторые греки (тот же отец Анны – василевс Роман) или некоторые там, на Западе опиваются пивом, а так, иногда. Труженик он не пьёт, он пирует. Не грех и на свадьбе выпить, и на похоронах. А тут полный запрет. Тогда лучше Христос. Только вот не понятно. У греков и немцев вроде как один Бог, а служат ему чуть по-разному. К службе немцев как-то душа не лежит. А вот служба Богу у греков как-то теплее. Может быть потому, что они южане? И лучше, когда тебя просят принять их веру, а не когда ты сам набиваешься.