Марджори Киннан Ролингс

Сверстники

Глава первая

Дымок тонкой струйкой поднимался из трубы прямо вверх. Голубой у её глиняно-красного среза, он уплывал в синеву апрельского неба и был уже не голубой, а серый. Джóди смотрел на него, раздумывая. Огонь в очаге угасал. Они только что отполдничали, мать прибирала посуду. Была пятница. Мать подметёт в доме метлой из веток ти-ти, а потом примется оттирать пол мочалкой из обвёрток кукурузных початков. В таком случае она не сразу хватится его, и он успеет добраться до Серебряного Дола.

Он постоял с минуту, держа на плече мотыгу.

Всем бы хороша была росчисть, если б только не эти непрополотые ряды молодых всходов кукурузы. Дикие пчёлы обнаружили мелию у калитки. Они жадно зарываются в нежные бледно-лиловые соцветия, словно и нет в зарослях других цветов, словно они забыли о жёлтом жасмине мартовской поры, о ждущем их в мае цветении магнолии и лавра. Если проследить за стремительным полётом их золотисто-чёрных тел, подумалось Джоди, то можно найти дерево с дуплом, полное янтарного мёда. Зимний запас сиропа из сахарного тростника подошёл к концу, и от ягодных варений тоже почти ничего не осталось. Найти дерево с дуплом куда достойнее, чем тяпать мотыгой; ничего с ней не сделается, с кукурузой, может и подождать денёк.

Полдень полон какого-то кропотливого копошенья. Это ощущение точит его, как пчела цветок: прочь отсюда, сначала через росчисть, потом сосняком, а там вниз по дороге к бегучему ручью. Пчелиное дерево должно быть где-то возле воды.

Он приткнул к изгороди мотыгу, прошёл по кукурузному полю, и вот уж его не видно из дому. Он на руках перемахнул через изгородь. Джулии, старой охотничьей собаки, нет дома; отец увёз её с собой в Грейáмсвилл, но бульдог Рвун и их новая дворняжка Резвуха заметили взметнувшуюся над изгородью тень и кинулись к ней. Рвун взлаял низким басом, голос Резвухи был пронзителен и высок. Узнав его, собаки заискивающе завиляли короткими хвостами. Он прогнал их обратно. Они равнодушно смотрели ему вслед. Жалкие, никчемные твари, подумалось Джоди, всё бы им гонять, хватать, убивать. Он их не интересовал, разве когда приносил им плошки с объедками по утрам и вечерам. Старая Джулия, та могла быть ласковой с людьми, но свою уже беззубую преданность дарила одному только его отцу, Пенни Бэкстеру. Джоди пробовал подольститься к ней, но она решительно не хотела иметь с ним дела.

– Вы оба были ещё щенками, – объяснял отец, – десять лет назад это было, тебе два года, а она совсем ещё крошка. Ты примял её, не нарочно, конечно. И вот теперь она не может довериться тебе. С собаками это часто бывает.

Джоди обогнул сараи и кукурузный амбар и пошёл через дубняк на юг. Ему бы такую собаку, как у бабушки Хýтто. Она такая беленькая, кудрявенькая и умеет делать разные штуки. Когда бабушка Хутто начинает смеяться так, что вся трясётся и не может остановиться, собака прыгает ей на колени, лижет её в лицо и машет своим перистым хвостом, словно смеётся с нею вместе. Он бы обрадовался любому зверьку, лишь бы тот был его собственный, лизал бы его в лицо и повсюду ходил за ним, как старая Джулия за отцом.

Джоди выбрался на песчаную дорогу и припустил бегом на восток. До Дола было две мили, но ему казалось, что он может бежать вечно. В его ногах не было боли, как на прополке кукурузы. Он замедлил бег – пусть подольше продлится дорога. Вот он миновал высокий сосновый лес и оставил его позади. Здесь скраб вплотную подступал к дороге, и она шла, с обеих сторон теснимая частоколом песчаных сосен, таких тонких, что каждая из них, казалось, могла служить лучиной для растопки.

Тут был подъём, и на его вершине он остановился. Апрельское небо, окаймленное ржавым песком и соснами, было синее, как его рубаха из домотканой холстины, окрашенной индиго бабушки Хутто. Маленькие облачка на нём стояли неподвижно, белые, словно хлопковые коробочки. Он смотрел и смотрел, как вдруг солнечный свет пригас на мгновение, облака посерели.

«Ещё до вечера брызнет дождичек», – подумал он.

Вниз под горку манило бежать вприпрыжку. А вот и дорога на Серебряный Дол, толсто подостланная песком. Беярия, пиерис и искрянка уже стояли в цвету. Он перестал бежать, замедлил шаг, – он проследит перемены в мире растений на каждом дереве, на каждом кусте, знакомом и неповторимом. Вот магнолия, на которой он вырезал морду дикой кошки. Вся растительность говорила о том, что где-то близко – вода. Странное дело, думалось ему, что поджарые сосны всегда растут в зарослях, тогда как при всяком ручье, при всяком озере или реке растут магнолии: ведь земля есть везде земля, а дождь – везде дождь. Собаки, например, повсюду одинаковы, и волы, и мулы, и лошади тоже. А вот деревья разные в разных местах.

«Наверное, это оттого, что они не могут сойти с места, – решил он. Им приходится питаться тем, что лежит в земле под ними».

Восточная кромка дороги вдруг отлого шла вниз и там, футах в двадцати у него под ногами, спускалась к ручью. Крутогор этот густо порос магнолиями, гордониями, камедными деревьями и сероствольным ясенем. В их прохладной тени он сошёл к ручью. Им овладела острая радость. Это было потайное, восхитительное местечко.

Прозрачный, как колодезная вода, родник бил из песка неведомо откуда. Казалось, берега, словно две зелёных облиственелых руки, сложились горстью и держат его. Там, где вода поднималась на поверхность, бурлил небольшой водоворот. В нём кружились крупинки песка. Чуть повыше над берегом бил из земли основной родник: он проточил себе русло в белом известняке и стремительно бежал вниз по склону, разрастаясь в ручей. Ручей вливался в озеро Джордж, а озеро Джордж было частью реки Сент-Джонс – крупной реки, которая текла на север и впадала в море. Это было волнующее зрелище – наблюдать начало океана. Конечно, существовали и другие начала, но это было его собственное. Приятно думать, что никто, кроме тебя, не бывает здесь. Только ты, дикие звери да томимые жаждой пчёлы.

Пробежка разгорячила его. Сумрачный дол словно прикоснулся к нему своими прохладными руками. Он подвернул свои синие бумажные штаны и стал голыми грязными ступнями в мелкую воду родника. Пальцы ног тотчас ушли в песок, он мягко просочился между ними и обволок его костлявые лодыжки. Вода была до того холодная, что в первое мгновение обожгла кожу. Потом с булькающим звуком быстро потекла между его тонкими ногами, и это было страшно приятно. Он стал ходить по воде взад и вперёд, подковыривая большим пальцем гладкие камни, попадавшиеся ему на глаза. Стайка гольянов прыснула от него вниз по ручью, и он погнался за ней по мелководью, но они скрылись из виду так внезапно, словно их и не было вовсе. Тогда он присел под голым, нависающим над водой корневищем живого дуба; ручей образовал тут глубокий прудок, и Джоди надеялся, что гольяны появятся вновь, но лишь зелёная лягушка, дёргаясь, всплыла из-под слоя грязи, вытаращилась на него и в паническом страхе нырнула под корневище. Джоди рассмеялся.

– Не бойсь, не трону! – крикнул он ей. – Я не енот!

Лёгкий ветерок всколыхнул сомкнутый шатёр веток над его головой. В просветы между ветками на его голову, плечи брызнул солнечный свет. Это было приятное ощущение: голове тепло, а загрубелым, мозолистым ступням студёно.

Ветерок спал, солнце снова закрылось. Джоди перебрался на противоположный берег: растительность там была не такая густая. Низенькая карликовая пальма тихонько тронула его на ходу. Это напомнило ему о том, что его нож тут, у него в кармане; что не далее как на рождестве он мечтал о том, чтобы смастерить себе мельницу-махалку. Джоди ещё ни разу не случалось сооружать мельницу-махалку самому. Оливер, сын бабушки Хутто, моряк, всегда делал их для него, когда приезжал домой на побывку. Джоди сосредоточенно нахмурился, вспоминая, под каким углом должны располагаться крылья махалки, чтобы она вращалась равномерно. Он срезал две ветки с развилкой и выстругал из них рогульки одинаковой величины. Оливер особенно заботился о том, чтобы поперечина была круглой и гладкой, вспомнилось Джоди. Примерно вполвысоты берегового ската росла дикая вишня. Он поднялся к ней, срезал веточку, ровную и гладкую, как полированный карандаш, затем выбрал пальмовую ветку и вырезал из её твёрдой волокнистой древесины две дощечки в дюйм шириной и четыре длиной. В каждой из них, ровно посерёдке, он прорезал щель, чтобы как раз проходила вишневая палочка. Пальмовые дощечки должны располагаться под тем же углом, что крылья ветряной мельницы. Он старательно примастачил их.