- Мы?! Могу поклясться вам…

- Поклясться! - насмешливо бросил Морковин.- Шел бы ты лучше спать, чем ерундой заниматься. Мне завтра вставать в шесть. Спокойной ночи,- и захлопнул дверь.

«Неужели именно на это и рассчитывал Левка? - вдруг подумал Борис, возвращаясь домой. - Именно на то, что Морковин захлопнет дверь?»

- Подведем итоги, дети мои, - говорил Левка.- Пока, надо сказать, все идет благополучно. Инженерова теща сработала на нас, да так хорошо, что лучше и не придумаешь. Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Сережа, милый мальчик, тоже не подвел. Сказать правду, я совсем забыл о нем и придумал весь этот разговор, когда увидел, что он бежит по дорожке. Впрочем, он свое дело сделал и больше интереса не представляет. Теперь посмотрим, как остальные. Тетя Паша волком воет, она и сама не пойдет и Петровича не пустит. Да он и смылся, надо сказать, весьма предусмотрительно. Осталась Милка.

- А почему бы ее тогда было не убрать? - спросил один из парней.

- Голова! - презрительно сказал Левка. - Да разве можно было нам, идя на такое сложное и опасное дело, связывать себя еще и покойником. Эта пигалица в мертвом виде нам была бы куда опасней, чем живая. Как она, Николай?

- Дрожит, - усмехнувшись, ответил Николай,- еле жива.

- Ну вот видите? А без показаний Милки никакие показания других, бывших у тети Паши, не играют роли. Ну собрались, ну выпили, ну и что? Так Милка на суд не придет?

- Ручаюсь.

- Итак, всё в порядке, кажется. Следователь нам верит вполне. С Берестовым они на ножах, наша записка Морковину тогда, насчет Водовозова, только подлила масла в огонь. У Берестова нет как будто никаких улик, у нас же их полны карманы. Согласны поделиться, если попросит. При таких условиях еще можно жить, не так ли? Конечно, это только в том случае, если Прохор не проговорился. Эх, как бы это узнать, сказал он что-нибудь или не сказал, совсем другая жизнь была бы! И потом помните: никаких мокрых дел - мы теперь добродетельные советские граждане. Скучновато, конечно, но ничего не поделаешь. Потом наверстаем.

- А теперь, - продолжал Левка, - нам с Николаем пора к следователю. Он без нас уже жить не может.

Однако, против их ожиданий, Морковин встретил их весьма холодно.

- Что это вы плели Федорову про записки и про кофточки? - раздраженно спросил он.

- Ну, это я его подразнил маленько, - добродушно ответил Левка, - про эту записку весь город говорит. Да я сам от соседа узнал. Честное слово. Могу и вам этого соседа привести.

- В следующий раз лучше не дразните, - так же холодно сказал Морковин.

- У нас к вам просьба, - вмешался Николай.

- Да, большая просьба, Анатолий Назарович,- подхватил Левка, -мы только не знаем, удобно ли. Понимаете, эти пентюхи из розыска сдуру схватили одного нашего парня, хорошего, понимаете, парня. И вот получается, что и доказать на него они ничего не могут, и отпустить не отпускают…

- Вы говорите о Прохорове?

О нем, о нем. Ведь это такой тихий парень, мухи не обидит, смешно даже.

Левка подождал минуту, а потом осторожно сказал:

- А с другой стороны, парень он робкий, может со страху что-нибудь наболтать…

Он испытующе посмотрел на Морковина. Тот ответил ему непроницаемым взглядом. Николай напряженно смотрел то на того, то на другого.

- Что он может наболтать? - сказал Морковин, пожимая плечами.

Левка слегка подался вперед. Глаза его блестели.

- Думаете, не может?

Морковин не ответил.

- А что это за парни, - начал он, помолчав,- которые приехали из Дроздовки?

- А что - парни?

- Прохоров ведь тоже из Дроздовки?

- Да. Я что-то не пойму вас, Анатолий Назарович.

И опять Морковин ничего не ответил.

- Меня интересует вот какой вопрос, - сказал он, - почему у болота на опушке леса обнаружили кровь?

- Кровь? - Левка поднял брови. - Откуда нам знать, что и когда нашли на каком-то болоте. Может быть, там свинью резали. Да и потом хорошо известно, что когда привезли собаку, уже давно шел дождь, и никакой крови…

- Вам, Курковский, следовало бы меньше рассуждать,- прервал его Морковин. - Берестов обследовал всю местность задолго до дождя и нашел на земле пятно крови. Он уже послал ее в губернскую лабораторию, откуда я все это и узнал. Там без труда определят, свиная она или человеческая, более того, там определят группу крови. Знаете вы, что это такое?

Николай с тревогой смотрел на Левку. Тот закусил губу и, прищурившись, что-то соображал.

- Знаете или нет?

- Догадываюсь. Это что-то новое?

Морковин встал.

- Если эта кровь и кровь инженера совпадет по группе… Может это быть?

Видно было, что Николай испуган и растерян, однако Левка ответил, холодно глядя на Морковина:

- В принципе все может быть. Откуда нам знать?

- Так вот, - сказал Морковин, - если это будет так, ваше дело сильно… проиграет. Можете идти.

Парни поднялись.

- Еще один вопрос, - сказал Морковин. - Это вы написали мне записку относительно Водовозова?

- Что греха таить, - ответил Левка.

- Что же вы можете о нем рассказать?

- Да, собственно, ничего, кроме того, что мы написали. Сказали нам, что он связан с бандитами, мы и решили: пусть знающие люди проверят. Правильно?

- А кто сказал?

- Я уж и не помню.

- Хорошо бы вспомнить, - сухо заметил Морковин.

Левка был задумчив, когда они шли от следователя. Николай не решался начать разговор.

- Что-то следователь заговорил по-другому,- сказал он наконец.

- А, ничего подобного, - небрежно ответил Левка,- говорит он на том же самом языке. Во-первых, он нам сказал, что Прохоров еще не проболтался. Во-вторых, что парней из Дроздовки нужно куда-нибудь сплавить, и, наконец, он дает нам знать об опасности. С ним все в порядке. Гораздо больше меня беспокоит это проклятое пятно.

ГЛАВА IV

Морковин торопился. Он написал в губернию, что незачем ждать, когда поймают исчезнувших диверсантов, а нужно судить того, кто есть - главного виновника диверсии Дохтурова. Болезнь арестованного его не смущала, он пошел в больницу.

Городская больница была переполнена - сюда во множестве привозили людей в сыпняке, снятых с поезда. В небольших комнатках один к одному были приставлены топчаны, которые, наверно, стояли бы голыми, если бы уком не созвал молодежь города для того, чтобы не столько просить у населения, сколько отнимать у него тюфяки, одеяла и подушки. Только благодаря этому больные были кое-как устроены.

В дверях больницы стоял человек в лохмотьях с нежно-розовым ярким лицом и очень красивыми, блиставшими, как звезды, глазами. Он рвался к выходу, а толстая нянька, налегая на него всем телом, старалась его удержать.

- Я только схожу домой, - глядя мимо нее, быстро говорил человек, - мне бы только сказать им…

- Да где он, дом-то твой, - смеясь и толкая его, отвечала нянька, - за тридевять земель, чай. Сам небось не знаешь, где он, дом-то твой.

- Я должен ей сказать… - твердил больной.

Морковин отошел в сторону - он боялся заразы и ждал, пока нянька, всем своим грузным телом наступая на больного, загонит его в палату. Да, здесь не было знаменитой больничной тишины: бормотанье, стоны, выкрики слышались изо всех дверей.

Приход Морковина вызвал панику, которая, по-видимому, была ему приятна. Сестры попрятались, няньки, щелкая шлепанцами, побежали звать Африкана Ивановича.

- Из военно-транспортного трибунала, - коротко сказал Морковин, глядя ему под ноги, - к арестованному.

Старик развел руками:

- Никак нельзя. Он не может еще отвечать на вопросы.

- Сможет. Где он лежит?

- Я же вам говорю, товарищ…

- Гусь свинье не товарищ, - буркнул Морковин и, отстранив старика, пошел по коридору - больной, по его сведениям, должен был находиться где-то в конце его. Врач едва поспевал следом, развевая полы халата, - со стороны казалось, что он пустился вплавь.