Тальяна Орлова

Несвобода

Глава 1

Всегда случается последняя капля. С самым терпеливым, кто, казалось бы, готов был вынести что угодно — даже с ним приключается последняя капля. К счастью, после грандиозного — самого грандиозного скандала в моей жизни — я успела схватить хотя бы сумку, в которой лежали паспорт и деньги.

Средства с карты обналичить не удалось — отец уже заблокировал. Я даже не разозлилась. Разве он не поступил правильно, если хотел вернуть меня домой? Да вот только я не вернусь. Просто потому, что так растеряю остатки самоуважения. После всех мерзостей, которые сегодня прозвучали в гостиной, вернуться — это признать, что они правдивы. Меня назвали нахлебницей, неблагодарной стервой, паразитом. Это из того, что могло бы миновать цензурный фильтр. А когда я ответила, что другие люди детей рожают не для того, чтобы они всю оставшуюся жизнь оправдывали ожидания родителей, получила пощечину от матери. Однако она же остановила отца, когда тот бросился с кулаками. Остановила блестящей фразой:

— Не надо, Лёш! Не дай бог, нос сломаешь!

Моей последней каплей была не пощечина, не предыдущие оскорбления, а именно эта фраза. Именно она меня успокоила, охладила нервы, привела в порядок мысли. Какой смысл кричать, что-то объяснять и доказывать? У меня даже нос — результат пластической операции, оплаченной родителями. Настолько дорогостоящей и важной в их жизни процедуры, что мама в первую очередь вспомнила о нем. Вот именно тогда я и выбежала из дома, пока не остановили, успев схватить только сумку и ветровку. В спину расслышала папин смех — он и не сомневался, что я вернусь. Но я тоже в своем решении никогда не возвращаться не сомневалась.

На самом деле, все произошло не сегодня, а происходило всю мою жизнь. Родители допустили единственную ошибку: позволили мне учиться в МГУ на очном отделении. Детство же я провела в изоляции — никаких детских садов, никаких обычных школ. Даже в элитной гимназии я училась только до пятого класса, после чего родители заявили, что это опасно. Сама дура, хватило ума рассказать им о небольшом конфликте с одноклассницей. С того же дня меня перевели на домашнее обучение, как в благородных домах прошлого. Профессиональные репетиторы научат куда лучше, раскроют больше талантов. И там я уж точно застрахована от зависти или возможных угроз. Третий ребенок в богатой семье после двух братьев, я росла не возможной наследницей, а выгодной инвестицией. Я на помощь матери и не рассчитывала: она, вышедшая замуж за отца по взаимной договоренности их родителей, всю жизнь ощущала себя в доме лишней. Они не женились — они объединяли капиталы. И по той же причине не разводились. А я стала камнем преткновения всех их чаяний и неудач. И слишком долгое время не имела возможности этого понять.

После школы меня устроили на престижный факультет, и вот только там я со все растущей тревогой поняла, в каких ненормальных условиях жила. Очень много времени ушло на то, чтобы понять — никто из ровесников мне и не думал завидовать. Наоборот, люди, с которыми удалось перекинуться хоть парой фраз, смотрели с жалость. Никто со мной не стремился общаться, как будто боялись заразиться черной кармой. А я уж тем более не умела находить общий язык с одногруппниками. Так, почти молча, и отсидела первый курс. И уже это было прекрасно. После полной изоляции мне нравилось хотя бы находиться в одном помещении с людьми.

А на втором к нам перевелась Ирина. Она просто не разглядела сразу во мне изгоя и только потому щебетала, щебетала о переезде из Саратова в Подмосковье, да с каким трудом ей из старого вуза удалось попасть к нам. А потом было уже поздно: я вцепилась в новенькую мертвой хваткой, она была просто вынуждена стать моей подругой — хотя бы из жалости к моим потугам. Ирина жила в общежитии — настолько иной жизнью, чем я, что я слушала ее рассказы о заваривающейся лапше или кипятильнике в кружке, как о каких-нибудь сказочных приключениях. Она с тем же удивлением внимала истории о том, как мне в восемнадцать лет сделали пластику носа, а еще через полгода подправили форму ушей.

— Неужели ты была настолько некрасива? — переспрашивала Ира.

Я пожимала плечами:

— Как-нибудь принесу фотографии, если любопытно. Но ведь ты понимаешь: чтобы выйти замуж, надо быть не просто красивой — надо быть идеальной. Повезло еще, что я сразу родилась с удачным цветом волос.

— Ну да! Замуж исключительно красавицы и только блондинки выходят! — смеялась подруга.

— Смотря за кого, конечно. Если мужчина очень богат, то у него огромный выбор. Сейчас уже редки случаи, когда солидные женихи смотрят только на выгодность брака. Соответственно, внешность имеет первостепенное значение. Быть красивой для меня — не привилегия, а обязанность.

— А-а, — протянула Ира. — Теперь ясно, почему все вокруг тебя считают высокомерной сучкой.

Оказалось, что именно такое впечатление я и производила. Но теперь на моей стороне появился хоть один человек, и вот благодаря открытой и веселой Ирине другие тоже постепенно начинали воспринимать меня иначе. По крайней мере в стороны теперь не шарахались и даже какие-то вопросы задавали. Открыто говорили о том, что я обязана хоть изредка присоединяться к студенческим вечеринкам, которые специально для укрепления корпоративного духа и проводятся. И смеялись, не веря, что родители меня никогда в жизни не отпустили бы на подобное мероприятие. Что не просто так, сразу после последней пары я срываюсь к стоянке, где меня уже ждет личный водитель. И что никогда до сих пор у меня не было даже товарищей, не то что друзей… Несмотря на множество недопониманий, второй курс я с уверенностью называла лучшим периодом своей жизни.

И именно по этой причине лето после него было невыносимым. Официальные приемы, банкеты, чтение по вечерам вслух на немецком или музицирование уже казались таким ужасным времяпрепровождением, что я считала дни до окончания летних каникул. Но старалась терпеть, не выходить из себя, а вечерами улыбалась, представляя себе, как расскажу на институтской перемене о посмотренном фильме и последней театральной постановке, и как Костя заявит, что такой отстой смотрят только пенсионеры, и как Люся переспросит, когда же я зарегистрируюсь в соцсетях, и как сморщится Маша, а потом не выдержит и примется меня передразнивать. Все начнут смеяться, как всегда смеялись, хотя я не наблюдала в ее тоне и жестикуляции никакого сходства с собой. Возможно, никто из них не считал меня приятной компанией, но я совершенно точно в этих вечерних мечтах видела их самыми лучшими, самыми живыми людьми на планете. И снова считала дни, часы, минуты, когда смогу каждый день ходить в институт.

Наверняка общее напряжение и сказалось. Утром позвонила Маша и спросила номер телефона Ирины. У нее мобильник новый, номера безвозвратно утеряны. Но мой домашний у нее оказался записан в блокноте — они, мол, собирались с одногруппниками розыгрыш устроить, да потом передумали. Мало ли, вдруг я про строгость отца не преувеличивала. Зато связь со мной, единственной, осталась. Я быстро отключила вызов, запомнив цифры, и убежала в свою спальню, пока домработница не заметила. Оттуда сразу перезвонила Маше. В старинных любовных романах пишут, как замирает сердце героини от мимолетной встречи. Вот, от осознания, что я целых пару минут могу поговорить с одногруппницей, остановило мне и сердце, и сознание.

Продиктовала телефон Ирины, но пояснила, что та приедет в Москву только в последних числах августа. Маша расстроилась — я даже слышала, как она вздыхает:

— Жаль. Хотела ее в кино вытащить. Или еще куда…

— Но ведь из нашей группы многие живут в Москве! Костя, например. Алина, Ольга…

Я перечислила тех, о ком знала наверняка. Косте родители шикарную квартиру в центре Москвы купили, у Алины папа владеет сетью супермаркетов, у Ольгиной матери свое издательство. Знала, потому что они сами об этом говорили! Но оказалось, что мои слова можно переиначить: