— Так то ж царя! Давай топор.
— Не дам.
На следующий день, отпирая ворота, дворник вытянулся во фрунт, взял метлу по-ефрейторски на караул и все серьезно, без смеха. Вечером он долго стучал на пороге валенками, стряхивая снег, и, войдя, стянул шапку, сказал улыбчиво:
— Молодой вы мужчина, Петр Платоныч, а живете один, как, извиняюсь, сыч. Жена в деревне, вы — здеся. Желаете, я вам мещаночку одну приведу. Бабу, одним словом.
— Да без нужды.
— Как знаете. А только мещаночка чистая. Вдова. Мужа, значит, схоронила. На Неглинке рядом проживает. Приберет, сготовит. То, другое постирать, а ей одна награда, кхе, кхе…
— Да ладно уж, — сказал Петр Платонович в некотором смущении. — Садись чай пить.
На неделе дворник привел мещаночку. Засуетился, поставил самовар. Раздувал пламя, стоя на коленях.
— Ето щас цвай, драй будем соображать, чем его закусим… поговорим… я давно, Пелагея Иванна, имел намерение с Петром Платоновичем вас отзнакомить. Они шофер, машиной управляя…
Пелагея Ивановна смотрела тепло и вполне доброжелательно. Села на табуретку, наполнив комнату шуршаньем женских одежд, развязала шаль.
— Ох, уж и не знаю, — сказала, — об чем сейчас люди говорят.
Петр Платонович достал из-за окна ветчинки, дворник принес хозяйской квашеной капусты.
— А помещение ваше холодное, — голубыми глазами зорко оглядывая комнату, говорила Пелагея Ивановна.
Петр Платонович сидел напротив, и на душе у него скребли кошки: очень уж эта Пелагея была ничего. Руки белые, на локтях ямочки, и все формы без обмана.
Пошумев, похвалив Петра Платоновича, раза три сказав, что получает он жалованье аж по семьдесят пять рублев на месяц, дворник тихо ушел. Стало совсем тяжело. Петра Платоновича пробил холодный пот. А женщина смотрела на него, не отводя взгляда, как он курит одну папироску за одной и прячет глаза.
— Ай долго так сидеть будем? — спросила.
— Да нет, мне мотор прогреть надо, застынет…
Петр Платонович накинул бушлат, пошел в гараж. Походил вокруг автомобиля, вернулся.
Пелагея сидела на его кровати, по-новому застеленной.
— Все работа, работа…
— Бывает и свободное время.
— Да вы рядом садитесь, Петр Платоныч, так и разговаривать-то легче.
Петр Платонович сел рядом. Она взяла его за руку. Совсем не так, как Настька. И пахло от нее иначе. Морозным бельем пахло и чаем.
— Сиротинушка вы мой, — шептала Пелагея Ивановна, опуская голову ему на грудь. Петр Платонович отстранялся. — Один-одинешенек… Человек не человек… Вот тучки небесные плывуть, плывуть, им что…
— А у меня автомобиль… Я не… Я это… При деле я…
— Шея-то крепкая какая у тебя, — вдруг сказала она, темнея глазами.
— Чего шея? Это борцам вон в цирке шея, а у нас руки, у шоферов. Конечно, ручной завод, если по пять раз на дню намотаешься, как тот поп…
Петр Платонович отодвинулся от Пелагеи Ивановны, начал рассказывать устройство двигателя внутреннего сгорания. В общих чертах, как происходит всасывание топлива, потом — второй такт, сжатие, затем, уже когда смесь уплотнилась, то будет вспышка и рабочий ход шатуна на коленвал, который, значит, возвратно-поступательное движение преобразует во вращательное… И руками он ей это все показывал. Долго говорил. А очнулся будто от холода. Как будто холодом подуло.
— Ну и скушный же вы… — сказала женщина и зевнула.
— Ай не пондравилась? — удивлялся потом дворник, но мысли своей услужить Кузяеву не оставил и как-то, без всякой видимой причины, завел разговор о приработках, о том, что рублики идут к рубликам и лишние никогда не помешают.
— Петр Платонович, хочу я вас с одним человеком познакомить.
И точно, дня через три явился господин в длинном черном пальто, в шляпе, в белом бумажном кашне, сел, как дома, шляпу кинул на кровать.
— Здравствуй, Петр.
— Здравия вам, извините, не знаю имени-отчества…
— Это не важно. Вот какое будет у меня к тебе дельце, Кузяев… Рядом никого нет? И хорошо. Значит, поскольку ты всегда был верный слуга престолу и отечеству, георгиевский кавалер, то поймешь, полагаю… — гость открыл в улыбке прокуренные зубы, — есть интересы государственные. Надо потолковать.
— Времени нет.
— Найдешь. Бед будет много иначе. Вот полагаю… Сегодня какое число? Двадцатое? Значит, завтра, чего нам откладывать, подгребай в низок к Титову. Ровно к двум часам пополудни. Хозяина твоего не будет, уехал. Вот и потолкуем. Или деньги тебе не нужны? — Сощурился доверительно. — Ведь нужны ж? Хозяйство, одно, другое, только давай.
— У меня дела.
— Отложи.
И кто такой, чтоб так мне приказывать, терзался Петр Платонович, когда господин ушел. И все знает, и про «Георгиев», и про то, что доктора не будет. Чего они с Федулковым затеяли? Не иначе «морса» хотят со двора свезти, а деньги разделить.
Федулков ходил надутый, молча, и Петр Платонович никаких вопросов ему не задавал. В полвторого на следующий день сунул в голенище железяку приличных размеров — бей не глядя, не промахнешься — и отправился на Трубу в низок, где, помнится, гулял он как-то с братьями.
Половой принес пару чаю. Гостей почти не было, и того господина не видно. Петр Платонович схлебывал чай из блюдца, посматривал по сторонам. Подлетел хозяин.
— Прошу со мной пойдемте.
— Сколько тут с меня-то?
— Ой, ладно! Ждут вас. Потом, потом…
Хозяин провел в маленькую комнатку за биллиардный зал. Там сидели двое. Тот самый, что приходил, и еще один, весь наглухо застегнутый.
— Садись, Петр, господин ротмистр будет с тобой беседовать.
— Здравия желаем!
— Здравствуй, садись. Понимаешь, откуда мы?
— Никак нет, ваше высокородие!
Ротмистр расстегнул пальто, покрутил шеей, туда, сюда, чтоб видно было обитый серебром воротник жандармского мундира.
— Так вот. Решили мы тут помощи твоей просить. Помоги. Враги мутят Россию. Хотят причинить ей беды. Смотри, что кругом? Все чужим трудом хотят жить. Почитания начальства нет. Им что генерал, что… георгиевский кавалер, им никакого уважения!
— Извести хотят Россию, — поддакнул зубастый.
— Да. Это так, — продолжал ротмистр. — Мы этих псов замечаем. Карманы их германскими да японскими деньгами набиты. Мильонами! А к тебе такой вопрос, не в службу, в дружбу, прямо-таки. Вот хозяин твой, доктор. Ездит по всей Москве. Большую практику имеет. Разные люди. Мы тебе верим, поприсмотри, кто чем дышит. Надо. Какие разговоры ведут? О чем? И задание тебе: все, что, понимаешь, заметишь предосудительное, докладывай вот ему. А он уж мне. Что особо интересное, запиши.
— Мы, ваше высокородие, деревенские. Мы к письменным выражениям особо не приученные!
— Особо и не нужно. Ты ведь в деревню письма пишешь?
— Так то в деревню.
— Разницы не вижу. Нам приветов не надо, нам отпиши, к кому барин ездил, какие вели разговоры…
— К их превосходительству генералу Ипатьеву заезжали. Могу написать, о чем говорили.
— Забавно. Но это… лучше не надо.
— К полковнику Галактионову, вашего же ведомства офицер. К нему. Могу описать. А если что в другой раз акустически не донесется, его и переспрошу. Он же понимает службу.
Ротмистр взглянул на Кузяева: не дурак ли? Чего несет? Но тут Петр Платонович понял, что надо валять ваньку, иначе бед не оберешься. Еще с флотской службы было ему известно, что больше всего начальство опасается не дураков даже, а вот таких слишком услужливых дураков.
— Нас эти господа не интересуют.
— Ну, вот городской голова. Еще там член Государственной думы…
— Ладно, — сказал ротмистр устало. — Можешь быть свободен. Иди. Но все, о чем мы говорили, есть тайна. Откроешь — в Сибирь пойдешь.
— Ну, так это нам ясно. А как же…
— Можешь быть свободен!
— Рад стараться, ваше высокородие!
Кузяев повернулся налево кругом, и, поскольку была инерция, так он в роль старательного служаки вошел, что до двери, сколько там, шага три было, отчеканил строевым ать, два, рады стараться! Все остались довольны.