Были и другие дельные предложения. Начальник строевого отделения старший лейтенант М. В. Поляков не имел военного образования, не мог похвастать выправкой, но отличался добросовестностью и исполнительностью. В его сфере работы вроде все уже было давно уложено в формы и таблицы и вряд ли что можно было изменить и усовершенствовать. Но, в совершенстве зная состояние учета, он предложил вместо двух ведомостей о движении личного состава, которые подготавливали штабы батальонов, разрабатывать одну, добавив дополнительные графы. Такое предложение было вполне разумным, но, когда оно вошло в практику, последовал запрет от штаба корпуса. Теперь уже отступать было нельзя, предстояло доказывать и убеждать начальника штаба корпуса о целесообразности данного новшества. И это сделать удалось…

В дни, когда бригада находилась на отдыхе, в штаб пришло письмо из госпиталя. Написала его медсестра под диктовку раненого бойца И. И. Свиридова, который сообщал, что командир взвода обещал представить его за последний бой к правительственной награде: «Может быть, уже наградили, а мне неизвестно. Пока лечусь. Врачи опасаются за мои глаза. Хожу, как слепой, с повязкой на глазах».

В штабе не оказалось представления. Командир взвода, на которого указал Свиридов, погиб в бою. Что же ответить бойцу? Пришлось самому встретиться с участниками того боя. Рядовой Свиридов с честью выполнил свой долг. И то, что не успел сделать погибший лейтенант, сделали мы, направив в вышестоящий штаб представление. Красноармеец был награжден орденом.

Как-то к вечеру заехал на КП полковник М. В. Глонти. Он обнял меня за плечи, сильно тряхнул:

— Мне сказали: ранен. А ты здоров! Значит, никогда не ранят — такова примета, — громко, с улыбкой говорил он. — Не обижаешь подчиненных? А то бывают такие… Пока нет подчиненных — человек человеком, а потом закусывает удила, трудно остановить… Спросил о тебе. Не ругают. Спасибо — не подвел. Скажу прямо: беспокоился.

Шаг у него широкий, я с трудом поспевал. Мне нравился его смелый взгляд на события и действия людей, он не прятал злое и плохое, а сразу высказывал его в глаза виновнику. Не половинил оценки, не смягчал их, а выдавал сполна. Если плохо было сделано офицером, то так и оценивал.

— Не грубость, а твердость нужна, — говорил он. — Тебе надо ее набирать. Для войны не годится мягкотелость начальников. Не согласен? Я тоже не люблю, когда рычат по пустякам. По себе знаю — дергают начальника штаба. Рвут. Спасенье в одном: иметь хороших помощников, авторитетных, способных со знанием дела выполнять свои обязанности. Тогда они смогут вести разговор со всеми на равных…

Когда пришли в землянку, полковник сел рядом — так он всегда делал, если хотел переговорить о чем-то серьезном. Он предложил перейти в штаб корпуса на должность начальника отдела. Я поблагодарил, но согласия не дал, считая себя не подготовленным к этой работе. Глонти не торопил с ответом: серьезные вопросы с налета не решаются. Нужно время, чтобы продумать и взвесить решение.

— За одну неделю потеряли половину комбатов и начальников штабов батальонов. Такого раньше не было, — сообщил я горькие итоги боев.

Узнав о его приезде, в землянку стали заходить офицеры. Я видел, как расправлялись в приветливой улыбке морщинки на лице Михаила Варламовича. Память у него цепкая и надежная. Капитану Порожняку напомнил:

— А как с фельдфебелем?

И оба заразительно засмеялись.

Был такой несуразный случай: захватили разведчики ефрейтора, а посчитали его фельдфебелем. Ночью не разобрались в знаках отличия. Тогда начальник разведки выдержал неприятный разговор, а теперь, за давностью, можно и посмеяться.

Счастлив начальник, который, попав к старым знакомым — подчиненным, не связанным с ним больше по службе, видел приветливые улыбки и уважительное отношение к себе. Глонти расспросил о каждом командире и начальнике штаба батальона, обо всех офицерах управления бригады. Называл фамилию и добавлял: «Живой?» Многих уже не было в строю.

— Согласен с тобой: большие потери. От нас с тобой зависят их размеры. Штабы небезгрешны. Мало думают, слабо ищут новое. Чаще берут готовое, что повторялось много раз. По проторенной дороге легче шагать.

По любому вопросу Глонти всегда имел свое мнение, свои взгляды и высказывал их четко, коротко, понимая, что собеседнику-единомышленнику не нужно растолковывать прописные истины.

Я опросил о судьбе знакомых офицеров. За месяц произошли немалые перемены и в составе управления корпуса.

На учебу командование отвело пять дней. Ни часа больше. Без раскачки — за дело. В бою учил противник, он заставлял перебегать, переползать, отрывать в короткие сроки окопы, стрелять, бросать гранаты. Если оказывался плохим учеником, то противник очень скоро выставлял самую безжалостную оценку. Здесь же все иначе: опытные воины свысока посматривали на учебу, а новичков требовалось учить с азов. Прибыло пополнение необстрелянное, после месячных курсов. В первый же день с утра во всех подразделениях развернулась боевая учеба.

Если появлялась возможность побывать в подразделениях, то я охотнее шел в роту старшего лейтенанта В. К. Дружина. Василий Константинович обычно немногословен, но если разговор задевал за живое, то загорался, смело высказывал свои взгляды. Я увидел Дружина перед строем роты. Он был рослый, подтянутый, в начищенных сапогах и с торжественно-строгим выражением на лице.

Ему привычнее было командовать в бою, чем учить людей воевать. Ведь он закончил краткосрочные офицерские курсы, а науку побеждать осваивал уже на поле боя. Позади у него большой боевой путь. Он один из тех, кто выдерживал любой огонь, не теряя присутствия духа, с упрямой настойчивостью добивался поставленной цели. Такие не умели жаловаться на трудности обстановки, не привыкли выставлять свои слабости, они были сильны своей волей, выдержкой, стойкостью и умом.

Два сержанта с поблескивающими медалями показывали, как нужно выполнять на поле боя команды командира. Верилось, что такой офицер хорошо научит приемам боя. Правда, не все команды у него были выверены требованиями устава, но за его спиной опыт, боевая выучка, трудные шаги по перепаханной снарядами земле, а это, пожалуй, сильнее общих рассуждений.

С командованием бригад, их заместителями и начальниками штабов была проведена летучка. После боев она показалась кое-кому забавой. Почти у всех обучаемых одно стремление. Никаких споров и неясностей не возникло.

После обеда занятия провел командир корпуса генерал И. А. Рубанюк. С его НП отчетливо виднелись изученные уже до мелочей высоты, опутанные траншеями и проволочными заграждениями, безымянный ручей с обрывистыми берегами, изуродованные голые деревья с обрубленными осколками снарядов сучьями. Если бы не дымки и не сухой треск пулеметной стрельбы, можно было подумать, что в траншеях нет людей.

Генерал подошел ближе к подполковнику Г. С. Куксу, показал на лысую, изъеденную воронками высоту. Вроде невысокая, безжизненная, но торчала она над равниной, закрывая собой на замок оборонительный рубеж противника.

— Вам ее захватывать. Думайте как. Средств усиления — два артполка. Танков нет. Через 40 минут доложите. — И генерал ушел к другим командирам бригад.

Однажды, только с другого места, вырабатывали мы с комбригом план захвата этой высоты. Удачи не было. Теперь нужно вложить все свое мастерство, опыт, чтобы бить наверняка. Ведь чаще всего спотыкались атакующие на ничейной полосе. 400 метров открытой, пристрелянной противником земли надо проскочить незаметно, без шума и внезапно обрушить удар на оборону. Припомнились добрые советы Дружина, Юдакова, Кондрашева, Козака, Сысоева, они как ручейки вливались в решение.

А что если бригада, находясь на фланге, но в общем боевом порядке корпуса, будет действовать не так, как другие? Она не станет сгруппировывать свои подразделения на узком участке, не будет у нее главного удара, а каждая рота первого эшелона вначале силами небольшой передовой группы внезапно ударит по обороне. Затем вступят в бой и остальные силы роты. Вторые эшелоны каждого батальона будут нацелены на два направления, с тем чтобы немедленно развить успех там, где он обозначится. Орудия откроют огонь прямой наводкой по появившимся огневым точкам врага. Заманчиво попробовать новинку!