В руках он держал сверток наподобие трубки. Вид у него был развязный и торжественный. Веркмейстер и молодой Петров удалились в соседнюю комнату. Через несколько минут я услыхал два энергично торговавшихся голоса. Петров то выходил из комнаты, то возвращался обратно по приглашению Веркмейстера. Видимо, совершалась солидная сделка и стороны вначале не сходились в цене. Наконец раскланявшийся со мной Петров скомкал сторублевую бумажку и хлопнул выходной дверью. Заперев на ключ дверь, с таинственным и гордым видом приблизился ко мне Веркмейстер.

— Эх, Евгений Платонович, — заговорил он, — первому вам покажу редчайшую, исторического значения покупку!

И развернул передо мной только что приобретенный трубкообразный сверток. Это была моя старая знакомая, рукопись из магазина Рукавишникова в Нижнем Новгороде. Только вид ее был несколько иной. В верхнем углу красовалась довольно крупная, долженствовавшая изображать подлинный автограф царя, надпись: «Благодарен — Александр». Надпись эта, сделанная гусиным пером и точно сохранявшая многочисленные детали сложного каллиграфического росчерка Александра I, казалась сильно выцветшей от времени, сделанной почти сто лет назад. Я не верил глазам, рассматривал ее в лупу и невольно улыбнулся. «Подлинная, да и только, — подумал я, — несомненно, ловкая, тонкая работа отца продавшего, старого леонтьевского антиквария Петрова». Об искусстве его подделок рассказывали легенды; особенно мастер он был по автографам.

Моя улыбка не укрылась от Веркмейстера, и он немедля пристал ко мне с расспросами. Я объяснил ему, что тень императора сделала надпись совсем недавно и что видел я рукопись без нее. Тогда антикварий заволновался и вооружился в свою очередь лупой.

— Вижу, — заговорил Веркмейстер обиженным тоном, — настоящую старую подпись. И росчерк подлинный, и чернила выцвели, и даже вот маленькая характерная шероховатость на загибе.

Вытащили альбом с репродукциями автографов крупных лиц и стали сравнивать. Все было сделано идеально, я готов был даже не поверить самому себе. И только точное воспроизведение однотипных мельчайших деталей «шероховатостей» от скорописи убедило нас в том, что кто-то копировал почерк царя по известному, лежавшему перед нами оригиналу. Скопировал он от усердия и случайные незначительные кляксы (брызги гусиного пера), не могущие быть повторенными. Веркмейстер взял с меня слово сохранения антикварной тайны. Я дал слово и, как видите, нарушил его только через много лет. Срок законный!

Не думает ли читатель моих записок, что на этом заканчивается история проекта ордена Святой Троицы, снабженного подлинной благодарственной надписью растроганного царя? Это не совсем так.

С рукописью я встретился снова в 1919 году и при самых неожиданных обстоятельствах — точно по Чехову, по рассказу «Произведение искусства».

Был день моего рождения. Пришел поздравить меня крупный московский антикварий П. А. Голованов и сделал мне подарок… свиток с проектом ордена Святой Троицы, снабженный личным и «несомненным» автографом Александра I.

— Купил случайно после смерти одного коллекционера, — пояснил он, — редчайшая, исключительная вещь, подпись Александра в полной сохранности… нелегко мне досталась…

Я поблагодарил, обнял дарителя и… ничего не сказал.

Мне остается только покаяться в поступке, лишенном этики. Даримое принято обычно не отчуждать, а хранить до смертного часа. Я нарушил эту традицию и, уступая просьбам антиквария Г. В. Кучина, обменял курьезный по своей судьбе документ на орудия каменного века. Где она, эта рукопись, сейчас, чье собрание украшает — не знаю. Только бы не встретиться с ней снова! Возможно…

Надо отдать справедливость, копии и тонкие подделки самого неожиданного характера играли значительную роль в антикварной торговле. Старались, как правило, сбывать их на праздничных уличных рынках, через комиссионеров. Продажа личная непосредственно заведомой копии солидным антикварием могла подорвать его авторитет, навредить торговым операциям, умалить ценность экспертизы, лишить доверия клиентов. Поэтому совершали эти шаткие операции (по антикварному — «садили мины») подручные или «кони».

Во время одного из посещений упоминавшегося московского антиквария Н. С. Кокурина я был отозван им в соседнюю комнату, где сидел уже добрый час щегольски одетый, гладко выбритый джентльмен, державший в руках объемистый портфель желтой кожи. Мы познакомились. Это был коммивояжер, заезжий представитель какой-то австрийской фирмы по распространению первоклассных копий миниатюр на пластинках из слоновой кости. Делились показанные им образцы на сорта, имели свой печатный прейскурант и были вделаны в трудно отличимые от подлинных старых бронзовые и деревянные рамки. На красном дереве последних были следы червоточины, под слегка заплесневелым стеклом лежала пыль, в некоторых частях изображений портретов были легкие кракелюры. Бронза местами потемнела и даже позеленела, закисла. Подлинник, хорошо сделанный подлинник! Учтено было все, даже тонко подмеченная психологическая подробность, что покупатель-коллекционер любил и любит не только приобрести вещь, но и поставить себя в роль некоторого ее защитника-спасителя от варварского, неаккуратного или небрежного обращения при переходе из рук в руки. Спасение это обычно заключалось и заключается в снятии пыли, протирке стекла, приведении в порядок металлических украшений. Таким образом, к услугам любителя имеется полный ассортимент духовных радостей: и хорошая заграничная пыль, и пятна на стекле, и окись металла. (На языке рыночных, или «прохладных», антиквариев продажа подделки выражалась фразами: «Погладить доброго человека по душе» или «Поцеловать в сердце». Внешние же достоинства какой-либо вещи характерно определяли — «Двадцать четыре радости», «Тысяча и одна ночь» или «Умная работа на большие мозги».) На обороте рамок, в дополнение к наружному и психологическому эффекту, на «товаре» австрийца были подклеены еще остатки старых рукописей и какие-то загадочные номера крупных собраний с сургучными и мастичными печатями «гербовного» владельца. Бойкий коми так и сыпал именами петербургских, московских, киевских и одесских антиквариев, пользовавшихся услугами его фирмы. К чести Николая Сергеевича Кокурина, следует сказать, что от операции с подделками, или «фальшаками», он категорически отказался. С остатками же и следами от поставок заграничных фальсификаторов и продаж их по рукам я сталкивался в комиссионных и антикварных магазинах последующих лет. Кажется, шли они и идут до сих пор за подлинные старые оригиналы.

Копированием старинных миниатюр занимались и одиночки-антикварии из среды московских художников. Я присутствовал при одной такой операции у художника К. Поспешно сделанная им копия в течение нескольких часов дала по краям нужные, едва заметные для невооруженного глаза кракелюры, а вправленная в старинную рамку и под стекло с фацетом^{31} могла ввести в заблуждение даже опытного собирателя. Писал он подстриженным пером из крыла вальдшнепа, на работу одного экземпляра затрачивал около трех часов, кракелюры же создавал посредством особой комбинации, состоявшей в последовательном наложении слоев жидкого масляного и спиртового лаков один на другой. Эти наслоения впитывали в себя пыль, стягивались и при высыхании производили разрывы краски на кости. Немало таких изделий гуляет и сейчас по рукам молодых, начинающих любителей старины. Большей частью в угоду спросу это женские портреты с оригиналов XVIII века или копии по открыткам с классической живописи.

Добавлю еще любопытное происшествие, которое произошло с одним петербургским антикварных дел специалистом. Как знаток старинного фарфора и хрусталя в старом С.-Петербурге пользовался большой популярностью упомянутый мною выше антикварий Мендель Ерухимович Свердлов. Один из великих князей увлекался этой областью коллекционирования. Услыхав про большого специалиста, князь решил показать ему все свои многочисленные приобретения. Однажды к Свердлову явился блестящий адъютант, передавший перепуганному антикварию приглашение высокопоставленного лица. Сам Мендель Ерухимович рассказывал об этом приблизительно так: