Критически относясь к шуткам по своему адресу, И. М. Груздев беспощадно острил по адресу окружающих. Несмотря на грубый и подчас нецензурный характер иных его шуток, все они подхватывались, запоминались и входили в разговорно-остряцкую речь коммерческих людей.
Не на одной Сухаревке собирались антикварии и их клиенты, были рассыпаны они по всей Москве и в довольно большом количестве в Леонтьевском переулке, на Никольской улице или у Китайгородской стены. В Леонтьевском сидели универсалисты по пестроте и ценности товара, на Никольской — иконники, а у Китайгородской — книжники и бытовики.
Двухэтажный дом в Леонтьевском переулке, с маленькими оконцами в нижнем, в которые вбиты крепкие решетки. Сквозь мутные стекла видны мраморные вазы, бюсты, екатерининские подсвечники, шлем французского рыцаря и заспанный блаженствующий кот. Через довольно невзрачное парадное можно попасть в дверь, ведущую в это беспорядочное хранилище вещей. Небольшая дощечка с надписью «Антиквар Ерыкалов». Около — звонок. Когда вы нажмете кнопку, то к двери подойдет невысокий щупленький старичок, который посмотрит на вас в щелку и, в зависимости от настроения и впечатлений, может или впустить вас, или просто крикнуть: «Ерыкалова нет дома!» Это и есть сам владелец, безотлучный жилец магазина. Но коль вас пустили, глаза у вас разбегутся. От пола до потолка все помещение заставлено и завешано всякой антикварной всячиной. Пройти негде, можно только проскользнуть боком. Растеряется даже опытный знаток. А направо крохотная комнатка, в которой, собственно, и протекает жизнь оригинала. Приглашение вас — особая честь, которой удостаиваются немногие. Замечательно в ней все: остатки обеда на столе, неизвестного назначения флаконы без пробок с трагически погибшими от истощения мухами, коробочка из-под ваксы, сухой лимон и подлинная севрская чашка. У стены — кровать со странным, мало прикрытым матрацем какой-то особой плотности, непривлекательно-закопченного вида. Вы смотрите на него и изумляетесь. Но недоумение ваше рассеивается, ибо вы узнаете, что вместо перины тюфяка хозяин употребляет снятые с подрамников, по отсутствию на складе свободного места, редкие экземпляры картин крупных мастеров, целость которых днем охраняет бдительным глазом, а ночью собственным телом. Их — сотни. Если вы пришли к Ерыкалову в неудобное для него время, то перед тем как посмотреть на вас в дверную скважину и отказать вам в приеме обычной фразой, он за стеной громко с кем-то заговорит, и второй голос окажется обязательно женским. В этом-то и есть тайна неотпираемой заповедной двери.
За оригиналом насчитывалось немало курьезов. Приехал как-то из Петербурга за покупками один из великих князей. Не упомню, кто именно. Звонок в дверь — властный, требовательный, настойчивый. Голоса за стеной — и продолжительное молчание. Второй звонок… третий… Неожиданно дверь энергичным движением распахивается, и на пороге перед глазами изумленного мецената вырастает небритая раздраженная маленькая фигурка антиквария в одном нижнем белье.
— Ерыкалова нет дома! — сердито бросает он, хлопая заспанными глазками.
— Вы не знаете, с кем говорите. Я — великий князь, — начинает озадаченный посетитель.
— Все равно-с, не могу пустить! Никак не могу: мифологией классической занят. Ерыкалова дома сейчас нет! — слышится еще раз голос за быстро захлопнутой и запираемой на засов дверью.
Так и уехал, пожав плечами, вельможный покупатель ни с чем. (Острословица-пословица про Ерыкалова приведена выше.)
Около Китайгородской стены летом в жару и зимой в холод можно было часто встретить одну и ту же фигуру. Полный, с маленькой остроконечной бородкой человек лет пятидесяти, на нем толстое драповое пальто и костюм, которые сидят мешкообразно и, видимо, стесняют своей плотностью владельца. Это богатый человек К. Сырейщиков, антикварий, торгующий с квартир своих знакомых или из чужой лавки. Все хорошо знают, что носит он одновременно по две пары брюк, по три жилета и по два сюртука. Спит не раздеваясь. Толщина его больше искусственная и происходит от множества бумаг, вещей и денег, запрятанных во все складки и карманы. Он несостоятельный должник, которого одолевают кредиторы с судебным приставом. По отжившему свой век закону описать и продать можно было только то, что не было надето на задолжавшем. Поэтому, не доверяя близким, Сырейщиков носит все состояние при себе и никогда с ним не расстается. В знойную июльскую жару он страдает невероятно, обливаясь потоками пота. Иногда скучающие торговцы любят над ним подшутить, поят его вскладчину вином, рядят поверх всего костюма в вывернутую мехом наружу шубу или в кокошник с сарафаном и уговаривают в таком виде плясать. Скупой, уверяющий всех в своей бедности горе-купец, как его зовут, соглашается на это. (Острословица о Сырейщикове помещена выше.)
На «развале» около той же стены торговал еще интересный антикварий по фамилии Иконников. Не знаю почему, но известен он был под прозвищем Завитушка. По виду — серьезный, деловой человек. Продавал всегда невероятную дрянь или обломки, каким-то чудом находя на них покупателя. Кроме предметов старины предлагал иногда желающим приобрести у него неизвестного происхождения и состава «омолаживающую жидкость», которую носил в грязной тряпице за пазухой. Пациентов-потребителей на маленькую порцию этого снадобья оказывалось немалое количество. Чаще всего это были какие-то старые чиновники, являвшиеся в выцветших, полинялых пальто и шинелях, или пенсионеры богаделен. Злоязычные остряки рассказывали, что получением рецепта этой знаменитой жидкости Завитушка был обязан дружбе и собутыльничеству с каким-то военно-ветеринарным фельдшером. Отличался он тем, что старался никогда не давать сдачу, платить ему поэтому приходилось точно. Попадет какой-нибудь незнающий новичок, и торговец этот пристанет к нему с ножом к горлу — метнуть кости на сдачу. Не отстанет, пока не убедит. Вынимает тогда из кармана два желтых кубика, деловито потрясет их в кулаке и метнет, сосчитав очки. Почти всегда выигрывает. А если нет, то переигрывает до полной удачи. Прощаясь же с покупателем, деликатно скажет:
— Заходите, пожалуйста, еще раз, может, и ваша возьмет!
Иконников знал большое количество каламбуров и острых шуток, но записать их, ввиду его смерти, мне не удалось.
Изредка наезжала в Москву знаменитая продавщица этнографических предметов Елизавета Петровна Масленникова. Постоянную торговлю имела она в Ярославле, где больше занималась скупкой товара, ликвидировавшегося во время Нижегородской ярмарки, на которой она арендовала несколько «растворов». Склад ее был в некотором роде замечательным. Представьте себе большую комнату, непомерно набитую несколькими тысячами ценных и просто крестьянских старинных сарафанов, уложенных в плотные стопки. Поверх сарафанов развешана не одна сотня подержанных лисьих, с собольими воротниками, плисовых и бархатных купечески-мещанских шуб. Вокруг в хаотическом беспорядке громады древних женских головных уборов, шалей, тканей и вышитых серебряной нитью платков, почерневших портретов в золоченых рамах и пр. По стенам полки, также набитые до отказа. На переднем плане — прилавок с наличниками, в которых массами лежат перстни, серьги, цепи, запястья. Около наличника сидит сама Елизавета Петровна, женщина лет семидесяти, в очках на веревочке, нанизывающая на тонкий волос самый мелкий, едва приметный для глаза жемчуг, споротый с древних кик. Старушка единолично управляется со всем своим делом, принимает покупателей, раздает одной рукой лежащие в особой коробочке медные копейки входящим в лавку нищим, выполняет указанную работу по низанию жемчуга, торгуется и время от времени, оборачиваясь, зорко наблюдает за стрижеными и причесанными в скобку приказчиками, копошащимися в массе товара. Одеты они в цветные косоворотки, пиджаки и «личные» сапоги. Цены у нее были неравномерные — или запросит очень дорого, или отдаст ни за что. Один из музейных агентов унес при мне от нее две пригоршни древних серег, едва поместившихся в фунтовой бумажный пакет, уплатив за них три рубля пятьдесят копеек. Ласкова старушка и внимательна до крайности. Покупатели знают ее десятками лет, и потому между ними и продавщицей существуют теплые отношения, доходящие до воспоминаний о родственниках и советов по поводу семейной жизни.