— К-к-как?.. — просипел Кашил, подергиваясь то ли в агонии, то ли в очередной попытке преодолеть сопротивление материалов.

— Подержи его вот так, а я по ручке ломом стукну.

— По чьей? — настороженно покосился на подельника рыжий вор.

— По чьей подвернется… — процедил Изуба и, закончив на сей многообещающей ноте, опустился на колени и поднял над головой лом. — Готов? На счет «три». Раз, два…

При слове «три» рука Кашила отдернулась, долото упало, а лом опустился туда, где только что было запястье.

— Попробуем еще раз, — не комментируя происшедшее из опасения, что финальный счет будет не в его пользу, буркнул длинноволосый.

— Думаешь, на этот раз я не успею? — кисло промычал Кашил, но исходное положение принял.

Если бы было возможно одновременно держать долото над щелью, а руку за спиной, Кашил, не задумываясь, это бы сделал[44].

Вторая попытка завершилась так же, но с той лишь разницей, что лом отскочил от доски и едва не задел Кашила по носу, после чего рыжий грабитель сказал, что спасибо, и что хватит, и что — исключительно для разнообразия, конечно — не соблаговолит ли многоуважаемый Изуба лучше подержать эту треклятую железяку?

Когда длинноволосый уяснил, что под треклятой железякой подразумевается долото, а под «лучше» — указание на его нового держателя, а отнюдь не совет ему, Изубе, крепче удерживать лом при третьей попытке, возмущению Изубы не было предела. Пока Кашил не напомнил ему, что время идет, и что они не ближе к цели, чем были до захода солнца.

Скрипя зубами, длинноволосый принял из рук товарища инструмент, прошипел несколько инструкций и предостережений и приготовился спасать руки и прочие части тела. И возможно, это ему даже бы удалось, но тут в порыве самосохранения в голову ему пришла идея.

— Стой!!! Я придумал!!! — успел он прошептать перед тем, как орудие взлома вознеслось над головой Кашила.

— Что? — тот опустил ломик, неохотно расставаясь с мыслью о справедливом возмездии.

Но длинноволосый не стал терять время на объяснения. Не говоря ни слова, он содрал с ноги сандалий на каучуковой подошве, положил сверху на поставленную вертикально рукоятку долота и прошипел:

— Возьми лом обеими руками и бей — но не с размаху!

Последние слова спасли ему жизнь.

— Дурошлеп!!!.. — рявкнул Изуба под аккомпанемент разбегающейся внизу посуды. — Держи сам!!!

— А я ч-чего… т-ты же с-сам с-сказал!.. — испуганный не меньше приятеля, бормотал рыжий вор.

— Я тебе потом скажу… что я сам сказал… — прорычал длинноволосый.

Дождавшись, пока Кашил отыщет долото и сандалий и займет исходное положение, Изуба могучим усилием воли заглушил искушение быстрого возмездия[45], встал на колени, взялся за лом, широко расставив руки, прицелился — насколько позволяло освещение и заплывающий глаз — и ударил плашмя.

С сухим треском кромка долота вошла промеж досок.

Еще несколько глухих ударов, отдающихся в костях, но почти не слышных за вакханалией наведения правопорядка внизу — и между досками образовалась дыра — небольшая, но вполне достаточная для того, чтобы просунуть ломик.

Изуба ощупал результат трудов неправедных, приподнялся, согнувшись — из опасения, что силуэт его обрисуется на фоне неба — и приналег на лом. Доска затрещала, но не поддалась.

— Помогай! — прошипел он, и рыжий моментально вскочил.

— Раз-два!..

Под двойным усилием гвозди заскрежетали, покидая насиженные места, доска затрещала, Кашил замер, прислушиваясь к грохоту изувеченной посуды внизу, Изуба отчаянно схватился за доску руками и потянул, что было мочи…

И едва не свалился на землю.

— Дети мартышки!!!.. — еле удержав равновесие на краю щербатой теперь крыши, выругался он.

— Что случилось? — встревоженно кинулся к нему соучастник.

— Второй конец не прибили!

— А-а, ну так это… нам же лучше! — отмахнулся Кашил.

— Скинуть тебя вниз и посмотреть, как тебе там лучше будет, — прорычал длинноволосый, борясь с искушением вколотить непонятливого сообщника доской в свежеоткрытую дыру, но ощупал ее и неохотно отказался от своего намерения.

Вколачивать в щель шириной в двадцать сантиметров было бы жестоко даже по отношению к Кашилу. Но самым неприятным было то, что через такую щель толком ничего нельзя было украсть — даже теоретически. Ни штука ткани, ни ящик, ни хум с маслом или вином — положительно ничего не могло протиснуться в такую дыру.

Пожелав скупердяю, сэкономившему при строительстве на широких досках, свалиться этой ночью с кровати и сломать ногу, он вздохнул, тихонько отложил доску в сторону и наклонился к уху приятеля:

— Отдираем вторую.

Руки Кашила рефлекторно спрятались подмышки.

— Опять?!..

— Сейчас проще будет, есть, во что упереться. И давай быстрей. Не может же голем гоняться за этим чучелом до утра!

— Давай, — вздохнул рыжий и переполз к балке. — Мне подковырнуть?

— Угу…

Через минуту плацдарм был готов, воры, отложив долото, снова налегли на лом, поднатужились, поднапружились…

И гвозди сдались.

— Есть! — хлопнул подельника по плечу Кашил, и Изуба ухмыльнулся.

Вот теперь — есть.

— Давай! — шепнул рыжий и поддел не сопротивляющуюся более доску.

Изуба потянул, доска, скрежетнув напоследок гвоздями, рассталась с товарками, вор выпрямился, ухмыльнулся с чувством выполненного и перевыполненного долга… и замер, только сейчас поняв, чего в последние несколько секунд ему для полного счастья не хватало. А также что было лишним.

Дребезжания посуды внизу по первому пункту, и тяжелые шаги, направляющиеся в их сторону — по второму.

Нервно закусив губу, Изуба отступил вбок, наклонился, осторожно укладывая выдернутую из привычного окружения доску рядом с дырой, и вдруг тишина взорвалась заполошным гомоном чаек.

Или взлетевшей в небо оловянной посуды?

Измятые, грязные комки металла, недавно бывшие новым товаром в соседней посудной лавке, взметнулись ввысь, словно какой-то нелепый фейерверк, и градом посыпались на их головы и плечи. А вслед за ними на пружинистые доски крыши упало еще кое-что.

Или кое-кто, как очень скоро выяснили воры.

Чтобы не сказать, очень хорошо знакомый им кое-кто.

И с очень хорошей памятью.

Нежданный десантник вскочил на ноги и уставился на воров. Черные взволнованные глаза Изубы встретились с его такими же черными — но мстительно прищуренными. Вор прочитал в них свою судьбу — благо, она была написана там очень крупными и разборчивыми пиктограммами[46], дернулся бежать — но не успел.

Не разбегаясь и почти не целясь, коренастый черный козел поддал рогами противнику под дых, и тот налетел на что-то и вдруг повалился на спину, сжимая руками живот и придушенно хватая воздух разинутым ртом.

«Что-то» — или, вернее, опять же «кто-то» — в данном случае, Кашил — покачнулся, силясь сохранить равновесие, отступил на шаг… и пропал. А долями секунды позже снизу, из недр склада, донесся грохот разбиваемой керамики и душераздирающий вскрик.

— Кто-то кричал? Нас увидели? — с трудом присев, прохрипел Изуба, но всё, что увидел он — блестящие черные очи на ухмыляющейся морде уворованного ранее козла.

И судя по ее выражению, он не думал, что счета за богатый событиями вечер оплачены.

Короткий разбег под дребезжащий аккомпанемент бывшей посуды — и рога непарнокопытного мстителя встретились со лбом рыжего вора. Бесславно завершивший рабочую ночь грабитель кубарем скатился с крыши, с оглушительным треском приземлился в кучу старых корзин, наваленную големом у стен склада, съехал по ней, боками и спиной ощущая все сломанные прутья до единого, и растянулся на песке. Больше всего измученный и забоданный организм просил расслабиться и отдохнуть здесь и сейчас, хотя бы с пару минут, но звук слетевшего с крыши астероидного пояса дребезжащей посуды подбросил его не хуже любого допинга и погнал в темноту. Козел, с ликованием понимая, что самое интересное только начинается, торжествующе мекнул и помчался за ним.