На прошлой неделе личный состав роты принимал участие в показательных занятиях. И под дождем-то мы побывали, и снежком-то нас припорошило. Земля была мерзлая и твердая как камень, а ветер такой, что чуть ли не валил с ног. Однако солдаты все выдержали. Одну ночь на нашем участке провел сам командир полка, а когда он уезжал, то сказал:

— Человек пять наиболее отличившихся солдат представьте к поощрению. Пусть съездят в краткосрочный отпуск.

Я сразу же задумался о том, кого же представить к поощрению. Ефрейтор Герьен действовал настолько хорошо, что командир полка лично упомянул его фамилию в числе лучших. Значит, его в первую очередь. Я задумался. А что же делать с Токоди, Балатони, Ленером, Хетеи, которые действовали нисколько не хуже Герьена, но их просто не видел командир полка? А солдаты? Кого из них выбрать? Например, рядовой Иштван Сабо, несмотря на повреждение руки, не только не ушел со своего места, но даже помогал соседям.

Мне сказали, что Верль дежурил три ночи подряд, зная, что ребята за день так вымотались, что ночью им обязательно нужно отдохнуть.

Юхас до сих пор работает. Он первым вызывается выполнить любое задание, да и лейтенант Секереш напомнил мне о том, что он готовится к свадьбе.

Отлично действовали Шурани, Хайду, Шевелла и другие солдаты.

Как видите, задача отобрать пять лучших была не из легких.

— Отобрать пять человек для поощрения! — приказал я на следующее утро командирам взводов.

— Ни одного не могу выделить, — подошел ко мне в полдень Секереш. — Ребята так действовали, что я наградил бы весь взвод, товарищ капитан.

Вслед за ним явился лейтенант Крижан и высказал свое мнение:

— Уж лучше никого не поощрять. Если кто-то из наших поедет в краткосрочный отпуск, остальные только обидятся, завидовать будут.

Мне пришлось пригласить к себе командиров отделений, чтобы посоветоваться с ними.

— Кто из ваших солдат действовал лучше всех? — спросил я их.

— Юхас, Шевелла, Верль, Задори, Хайду… — начали перечислять они.

Насчитав пятнадцать фамилий, я остановил командиров отделений, сказав:

— Мне нужно три-четыре человека.

— Я лично не могу никого выделить, все действовали хорошо, — заметил Герьен.

По прибытии в казарму я объявил всему личному составу роты благодарность, никого не выделяя персонально. С командиром полка я договорился, что через неделю-другую он разрешит мне отправить в отпуск вдвое больше солдат, чем обычно. Иного выхода, чтобы не обидеть солдат, которые действовали одинаково хорошо, у меня не было.

Однажды я заметил, что солдаты, подходя к КПП, всегда пели одно и то же. Песен они знали очень много, но у КПП всегда запевали одну:

Пройдя мимо меня, солдаты оглядывались, улыбались, словно хотели сказать: «Да, товарищ капитан, солдатская жизнь не сахар!»

Я с улыбкой погрозил солдатам пальцем, а сам подумал о том, что, как ни суди, все же эти молодые парни, отдавая два-три года своей жизни армии, по-своему приносят посильную жертву родине. Стоит мне об этом подумать, как на душе у меня становится тепло и приятно.

Однажды вечером произошел странный случай. Рота ушла в кино, а я, обойдя казарму, зашел в канцелярию, просмотрел ведомости с отметками и уже намеревался преподнести домашним сюрприз: прийти домой раньше обычного.

Я вышел в коридор. Дневальный сидел у своего стола, на который падал свет от единственной горящей лампочки, и читал газету. Из казармы доносились звуки скрипки. Я прислушался к мелодии, которая казалась мне знакомой.

— Это Юхас пиликает… — заметил дневальный. — Пилит одно и то же по пятьдесят раз… И как только ему не надоест!

Я тихо вошел в казарму. Юхас стоял возле своей койки и играл на скрипке. Он так увлекся, что не заметил меня, хотя я подошел к нему совсем близко. Закончив одну вещицу, он решил, видимо, немного передохнуть: положив смычок, он растер пальцы. Затем снова начал играть, но через минуту со злостью бросил скрипку на кровать.

Только тут он заметил меня и, пробормотав нечто неразборчивое, замолчал.

— Почему вы перестали играть? — спросил я солдата. — Вы очень хорошо играете.

— Ничего у меня не получается, товарищ капитан. Два дня мы копали землю, а теперь вот пальцы не слушаются.

Юхас бросил на меня печальный взгляд и показал руки, на которых виднелось несколько мозолей.

— Ничего, до свадьбы заживет, — пошутил я.

— А что я могу сыграть такими руками, такими пальцами? — серьезно спросил Юхас. — Для меня скрипка — самое важное в жизни. — В голосе юноши звучала печаль. — Если я испорчу руки, что со мной будет?

Юхас поднял на меня взгляд и ждал, что я ему отвечу. Я прекрасно понимал его состояние и причину его беспокойства. Он готовился к поступлению в консерваторию, но ведь служба в армии — святая обязанность всех граждан. Два года — срок немалый, за это время руки Юхаса могут огрубеть. Оказалось, что до армии Юхас ежедневно тренировался на скрипке по три-четыре часа, а здесь ему столько свободного времени за целую неделю не выпадало. До армии он берег руки, следил за тем, чтобы пальцы всегда были гибкими и послушными, а теперь? Теперь ему приходилось мыть полы, носить тяжести, рыть землю и делать многое другое. Уже сейчас руки у него все в ссадинах, а самое тяжелое еще впереди. Мог ли я чем-нибудь утешить его? Не мог. Я понимал, что мне следует что-то сказать ему, и я спросил:

— Чего же вы от меня хотите? Чтобы я ходатайствовал о вашей досрочной демобилизации, ссылаясь на то, что вы собираетесь стать скрипачом, а грубая солдатская работа мешает этому?

Солдат молчал.

Я жестом пригласил Юхаса сесть и, подвинув табурет, сел сам.

— Солдатская жизнь не сахар, — иронически-шутливым тоном начал я. — Вы правы, что она не для артистов. Если бы это зависело от меня, то я призывал бы в армию только рабочих и крестьян, то есть только тех, кто умеет обращаться с металлом или с землей. Такие могут целую неделю копать землю, и хоть бы что. Они все могут. Солдатская жизнь как раз для них. Не так ли? — спросил я Юхаса.

Парень все молчал.

— Выходит, что жизнь нужно было устроить по-другому. Нужно, выходит, решить, кого брать в солдаты, а кого нет? Конечно, артистов, музыкантов и служащих не брать, так как они-де не привыкли к солдатской службе и тяжелой работе. Я вот сейчас подумал, что и Орбана тоже следовало бы демобилизовать. — Я дотронулся до руки Юхаса. — Знаете, здоровенный такой парень из отделения Ленера, он часовщик по профессии. Представьте, он работал с такими крошечными детальками, а теперь что с ним будет? Он, выходит, тоже не может служить?

Юхас вскочил с кровати:

— Товарищ капитан… Я не хочу демобилизоваться… Я не потому сказал вам, чтобы… — Он внезапно замолчал. Глаза у него возбужденно блестели. Он все еще растирал себе ладони. — Я прекрасно понимаю, что такое честь… Товарищ капитан, не сердитесь на меня за то, что я пожаловался вам, просто мне очень обидно, что я не попал в консерваторию… Правда вы не сердитесь?..

Юхас все говорил и говорил. Слова лились потоком. Я узнал не только прошлое, но и настоящее его семьи, их планы на будущее. Отец Юхаса работал на мыловаренном заводе простым рабочим. Плохие условия труда и нездоровый воздух сделали свое дело: вскоре после рождения сына Юхас-старший умер от туберкулеза. У матери на руках осталось четверо детишек. Сколько ей пришлось перетерпеть ради того, чтобы они были накормлены! Детишки росли худыми, болезненными. Врач говорил, что им нужно хорошее питание и как можно больше витаминов. Но откуда все это взять?

— Как видите, детство мое было не из легких. Правда, потом мы стали жить лучше, — продолжал Юхас. — Мама стала передовой работницей, и мы получали на завтрак рожки, намазанные маслом и медом. По воскресеньям она пекла нам калачи. Окончив восемь классов, я смог поступить в гимназию. Как я радовался возможности учиться дальше! Я уверен, что после демобилизации меня примут и в консерваторию. Надеюсь, там учтут, что в армии я не имел возможности ежедневно играть на скрипке, а?