Вот и Сиксаи-старший не поверил мне тогда, а теперь его сын попал в нехорошую историю. Сегодня карты, азартная игра, а завтра… Вот куда привела дорожка. А что можем сделать мы, командиры, чтобы родители не присылали денег парням? Можно, конечно, по мере сил препятствовать этому, но запретить нельзя…

Шурани стоял перед моим столом хмурый и расстроенный. Он, видимо, переживал больше всех, тем более что был комсомольцем и понимал, что ему следовало показывать пример другим, а он вместо этого сам грубо нарушил правило армейской жизни.

— С каких пор вы играете в карты? — спросил я солдат.

— Три недели, — ответил Сиксаи.

— Три недели вы обкрадываете друг друга! — выплеснул я на виновников вновь нахлынувшую на меня злость.

Выговорившись, я прочел им письмо матери Видоша, пытаясь подействовать на их совесть.

— Мы ему говорили, чтобы он не играл, так как он и играть-то по-настоящему не умеет, — заметил робко Бенчик. — А он сам потребовал, чтобы повысили ставку.

Я бросил в сторону Видоша такой гневный взгляд, что тот сразу же залепетал:

— Я в первый раз проиграл… думал, если увеличить ставку, я скорее отыграюсь…

— Кто выиграл деньги? — перебил я его.

Сиксаи сделал шаг вперед и не без гордости сказал:

— Я, но я играл честно. А зачем он играет, если не умеет?

Я потребовал:

— Карты на стол!

Сиксаи побежал за картами и через несколько минут положил мне на стол две колоды.

— А теперь верните друг другу все деньги, кто у кого сколько выиграл! Через час доложите о выполнении приказания! Идите!

Солдаты ушли, а я начал ломать голову над тем, что же мне теперь с ними делать.

В инциденте с картами мне в основном пришлось заняться Сиксаи, так как он оказался организатором игры, а когда у кого-нибудь не было денег, даже давал в долг.

Я узнал, что в моей роте очень немногие играли с Сиксаи. Тогда он находил партнеров в соседних подразделениях. Узнал я и о том, что один солдат из роты автоматчиков вынес из казармы простыню и продал ее, чтобы отдать Сиксаи карточный долг.

После небольшого расследования мне удалось узнать фамилии всех солдат, которые хоть и нерегулярно, но все же садились с Сиксаи играть в карты.

Я легко закрыл это «карточное дело»: карты лежали у меня в столе, а картежники после долгих совместных расчетов, сопровождаемых спорами, вернули друг другу выигранные деньги. Сумму, причитающуюся Видошу, я отослал по почте его матери.

Однако на этом я не успокоился. Меня тревожил вопрос: а все ли я сделал, что от меня требовалось? Неужели мои обязанности ограничиваются тем, чтобы найти виновников и наказать их? А разве я убедил Сиксаи в том, что играть в азартные игры — бесчестное занятие, а на хлеб нужно зарабатывать не картами, а честным трудом?

Стоило мне еще раз проанализировать свой разговор с провинившимися, как стало ясно, что я наказал их за нарушение правил внутреннего распорядка, но отнюдь не изменил их взглядов на труд и честную жизнь. Пока они служат в армии, может быть, они и не возьмут больше карт в руки, а что будет после демобилизации?

Мне вспомнились слова лейтенанта Венделя о том, что солдаты в момент демобилизации прощаются не только с военной формой, но и с теми привычками, с которыми, как кажется нам, командирам, они не расстанутся никогда. Пока они находятся в армии, они живут по армейским уставам, но стоит им демобилизоваться, как все идет по-старому.

Вендель — еще молодой человек. Опыт воспитателя у него небольшой. Порой он бывает настолько нетерпеливым, что неудачи полностью отравляют ему настроение. В его взводе находится и Бенчик, который не прочь при случае заглянуть на дно стакана, и Сиксаи.

Возможно, в его взводе слишком много «трудных» солдат, если принять во внимание его молодость и неопытность. И когда во взводе происходит ЧП, Вендель теряет веру в людей, уже не надеется на то, что они могут со временем исправиться. А ведь у нас на глазах формируется солдат. В одном случае этот процесс проходит быстрее, в другом — медленнее, все зависит от того, нашел ли командир верный путь к пониманию человека.

Я был уверен, что Видош прочувствовал и понял свою вину перед матерью и братишками, которых он лишал самого необходимого. Верил я и в Шурани. На комсомольском собрании ему устроили хорошую головомойку, хотели даже исключить, но он обещал исправиться, хорошей работой и учебой завоевать доверие товарищей. Шурани очень просил не сообщать о случившемся родителям. С Бенчиком придется поработать, но с ним я справлюсь.

Меня беспокоил главный зачинщик — Сиксаи. Беспокоило не столько его настоящее, сколько будущее. Сиксаи так и не понял, почему он поступает бесчестно, когда выигрывает у партнера деньги. Он как-то даже сказал, что тот, кто трудится, не имеет достаточно времени, чтобы хорошо заработать. Из его слов следует, что тот, кто трудится, — глупец, ведь можно жить и без работы.

Было ясно, что эту «философию» он перенял от отца. Понял я и то, что если я хочу добиться ощутимого результата в воспитании Сиксаи, то мне прежде всего нужно познакомиться с его родителями, а главным образом — с его отцом.

Я написал отцу Сиксаи письмо, в котором просил его немедленно приехать. Отослав письмо, стал ждать. Так и не получив ответа, через несколько дней я позвонил Сиксаи-старшему по телефону.

К счастью, Шандор Сиксаи был на работе. Я попросил его приехать в часть, объяснив, что это в интересах его сына.

— Мне приехать в часть?! — удивился он. — Это зачем же? — Немного помолчав, он почти шепотом спросил: — Уж не натворил ли чего плохого наш мальчик?

— Он играл в карты, но… — Я хотел было сказать, что речь пойдет не только об этом, но договорить мне не удалось, так как на другом конце провода отец закатился таким хохотом, что я положил трубку на рычаг.

Однако на следующий день, к моему удивлению, Шандор Сиксаи приехал в часть и, извинившись, начал объяснять:

— Не сердитесь на меня за мой смех, но я вдруг вспомнил, что Бела обыграл полроты: ему, знаете ли, на удивление везет в картах. Я, например, не рискую с ним играть. Но он играет честно, без всяких махинаций и трюков. Просто ему везет. Однажды он выиграл у двоих друзей за четыре часа четыреста форинтов.

Заметив наконец, что все, что он рассказывает о сыне, не только не восхищает, но, напротив, раздражает меня, он умерил свой пыл и попытался несколько смягчить сказанное:

— Разумеется, я понимаю, что устав запрещает это и потому…

— Не только устав, — прервал я его, — но и человеческая совесть тоже, если она имеется.

Отец сразу как-то сник, но, справившись с минутным замешательством, сказал:

— Что же, давайте поговорим о мальчике. Родители, знаете ли, всегда хотят детям только добра.

Мы вошли в канцелярию. Я предложил Шандору Сиксаи сесть и сразу же перешел к сути дела.

— Прошу вас больше не посылать и не давать сыну никаких денег… Я не…

— Извините, — перебил меня отец Сиксаи, — но почему я не имею права дать денег собственному сыну? Это что, тоже запрещено?

— Нет, это не запрещено, но это плохо. По крайней мере, ни к чему хорошему это не ведет. Незаработанные деньги приучат вашего сына легкомысленно относиться к жизни.

Отец тяжело вздохнул и недоуменно пожал плечами:

— Почему бы моему сыну не жить хорошо, если мое материальное положение позволяет это? Видите ли, товарищ капитан, не могут же все люди, чтобы хорошо зарабатывать, идти в литейщики или на земляные работы. Кто проворнее, тот лучше живет. Такова жизнь.

И тут Шандор Сиксаи рассказал мне историю всей своей жизни. Свою трудовую карьеру он начинал помощником мясника, потом стал мясником и завел небольшую частную лавочку. В последний месяц войны на лавочку упала бомба, и от нее ничего не осталось, но постепенно он встал на ноги и снова приобрел такую же лавочку. По его выражению, он умел «заставлять деньги быстро крутиться». Так, по крайней мере, было записано в протоколе полиции, которая обвинила Сиксаи-старшего в спекуляции. Во время ареста у него было найдено полкилограмма золота. Выручила Сиксаи амнистия. Он понял, что будущее в торговле принадлежит не частнику, а государству, и с помощью небольшой хитрости стал закупщиком скота. На этой должности он и работает по сей день.