— Уж не испугались ли вы?

— Нет, только…

— Запомните, — я подошел к Бене, — что подчиненные никогда не должны бояться командира, дрожать перед ним. Не жалейте для них простых человеческих слов.

— Постараюсь, — пообещал командир отделения.

Я ушел из взвода лейтенанта Венделя и вернулся туда после обеда, когда солдаты занимались гимнастикой.

Отделение ефрейтора Бене как раз занималось на турнике. Ефрейтор стоял на страховке. Когда очередь дошла до рядового Сабо, ефрейтор лично показал солдату, как нужно выполнять упражнение.

Сабо подпрыгнул, но, не достав до перекладины, упал.

Солдаты начали было хихикать, однако командир отделения строго прикрикнул на них:

— Тихо!

Сабо приготовился ко второй попытке.

— Только не спешите, время у нас есть, — подбодрил его ефрейтор и еще раз показал упражнение.

Упражнение не получилось у Сабо и на этот раз.

— А вы прыгните так, как вы дома в саду подпрыгивали, когда хотели ухватиться за ветку черешни, до которой вам так не дотянуться, — сказал ефрейтор.

По выражению лица солдата было видно, что он хотел что-то сказать, но только улыбнулся. Он подошел к перекладине, подпрыгнул и выполнил упражнение, правда, не так хорошо, как остальные солдаты, но все же выполнил.

Сабо и этому был рад. Вернувшись на свое место в строю, он покачал головой и произнес:

— Черт возьми! — Но прозвучали эти слова так, как будто он сказал: «Вот видите, все-таки получилось».

После этого очередь еще два раза доходила до рядового Сабо, и оба раза он хотя и хуже других, но все же делал все, что полагалось.

Во время перерыва я спросил у Бене:

— Ну как, получится что-нибудь из этого Сабо?

— Неуклюжий, но со временем обязательно получится, — улыбнулся ефрейтор.

В тот момент я подумал о том, что оба они, и Бене и Сабо, делают заметные успехи. Один учится ходить строевым шагом или выполнять различные гимнастические упражнения на снарядах, а другой — воспитывать людей и командовать ими. А опыт показывает, что и то и другое дается отнюдь не легко. У них будет еще немало трудностей, но я был уверен, что оба их преодолеют. Если когда и ошибутся, не беда, у них есть воля, а это значит, что они не отступятся от своей цели.

ЛУЧШЕЕ ОТДЕЛЕНИЕ

Поздно вечером я получил приказ вывести роту на следующий день на учебное поле номер четыре. Командир батальона приказал оборудовать там по всем правилам взводный опорный пункт обороны. Дожди, шедшие почти всю неделю, не позволяли приступить к земляным работам, так что сроки оборудования опорного пункта давно прошли.

Учебное поле находилось в десяти километрах от казармы. Получив приказ от комбата, я сразу же пошел в расположение роты. Сначала созвал совещание командиров взводов, затем — командиров отделений, указал и тем и другим на необходимость тщательной подготовки солдат к необычному для них маршу.

К вечеру в казарме все кипело. Командиры отделений устроили настоящий смотр своим подчиненным: они проверяли, хорошо ли у солдат подогнана обувь, обмундирование.

Ефрейтор Токоди до тех пор не ушел из вещевого склада, пока не получил на всех новые портянки. А ефрейтор Кальман Хайягош не успокоился, пока не достал бог знает откуда сапоги сорок пятого размера для рядового Иванкаи. Он принес их в казарму радостный, будто достал их для самого себя. Отдав их солдату, он не отходил от него до тех пор, пока не убедился что они впору Иванкаи, которого он даже заставил пройтись в них взад и вперед по казарме.

Короче говоря, солдаты готовились к завтрашнему выходу в поле, но ни один не знал о том, что ночью их поднимут по тревоге.

Ровно в четыре часа утра я пришел в роту и приказал дежурному поднять подразделение по тревоге.

— Рота, подъем! Тревога! — громко крикнул дежурный, войдя в спальню.

Солдаты, недоуменно протирая глаза, вскакивали с коек. Командиры отделений оделись быстрее всех.

Я наблюдал за сборами, стоя в дверях. Я слышал, как ефрейтор Ласло Герьен со злостью крикнул замешкавшемуся новобранцу:

— Что вы там копаетесь? Уж не ждете ли, что я сам одену вас?!

В этот момент Герьен заметил меня и подал команду «Смирно», а когда я скомандовал: «Вольно», продолжал громко, но уже вежливо обучать солдата — так, чтобы это слышал и я:

— Поворачивайтесь побыстрее, нельзя же быть таким неуклюжим!

Затем я увидел Токоди, который спешил к солдатам своего отделения. Не видя меня, он хотел было что-то прокричать, но, заметив, пробормотал сквозь зубы:

— Поторапливайтесь!

Однако, увидев, как Иштван Балог, не очень-то расторопный солдат, собирает свои вещички, Токоди вырвал мешок из рук солдата и начал сам помогать ему, бросив на парня взгляд, который можно было понять только так: «Ну подожди, я тебя научу, как нужно подниматься по тревоге!»

Солдаты медленно и неуклюже собирались. В суматохе они забыли даже то, чему успели научиться за недолгое пребывание в армии. Они судорожно хватали свои вещи, суетились, мешали друг другу, толпились перед пирамидами с оружием. Кое-кто, уже спускаясь по лестнице, вдруг вспоминал о том, что он забыл взять малую лопату, в стремглав бросался обратно в казарму.

Когда мы прибыли на учебное поле, еще не рассвело. Я шел вдоль строя роты, освещая солдат карманным фонариком. Проверил содержимое вещмешков, посмотрел, все ли налили во фляги холодного чая, не забыли ли чего, вглядывался в лица. Удивленные столь необычным для них подъемом, солдаты выглядели несколько испуганными. Они смотрели на меня так, как будто спрашивали: «А что же будет дальше?»

За несколько недель пребывания в армии они уже привыкли к обычному подъему, который объявлялся в половине шестого. Они уже усвоили, что за отведенное им время они могут успеть заправить койки, умыться, побриться и до завтрака привести себя в порядок.

Тут же они вдруг, к своему удивлению, увидели, что при подъеме по тревоге у них ни на что не хватает времени. А командиры отделений все торопили и торопили их, покрикивая, что им уже давно пора стоять на плацу, а они все еще копаются в казарме. Солдаты никак не могли понять, почему так получается.

Я по очереди осматривал отделения. Когда я подошел к отделению Герьена, то оказалось, что один солдат чересчур «растолстел». Я лично знал этого солдата.

До армии он окончил музыкальную школу и хотел поступить в консерваторию, но не прошел по конкурсу и был призван в армию. Он принес с собой в роту скрипку в футляре. По вечерам в свободное время играл на ней солдатам различные пьесы. Его длинные гибкие пальцы искусно вели смычок, извлекая из инструмента звуки волшебной музыки. В такие минуты даже сам Токоди ходил по казарме на цыпочках, стараясь не шуметь.

Музыкант наш был вполне здоровым, но слишком хрупким для нелегкой солдатской службы парнем.

В то раннее утро он предстал передо мной в таком виде, что я невольно рассмеялся:

— Рядовой Юхас! Не слишком ли тепло вы сегодня оделись?

Солдат повел плечами и быстро, но смущенно ответил:

— Нет. Мне совсем не жарко… скорее, мне прохладно.

Спору нет, утро было холодное. Накануне после обеда светило солнце, а на рассвете внезапно похолодало до минус десяти. Здесь, на плацу, я тоже немного поеживался.

Солдаты топтались на своих местах, ожидая, когда очередь дойдет до них. Они то и дело потирали покрасневшие от холода руки.

— Марш будет форсированным, а на ходу вас в пот бросит, — объяснил я Юхасу, но он стоял, уставившись прямо перед собой в пустоту, и, видимо, думал в тот момент: «Оставили бы вы меня в покое, я и без вас прекрасно знаю, как нужно одеваться зимой, к тому же я уже не ребенок».

Встав перед строем роты, я объяснил:

— Завтракать будем на месте. Командирам взводов вести подразделения к месту назначения самостоятельно.

Марш начался. Городок только просыпался, и потому мы шли молча по еще пустынным улицам. Однако как только взвод, шедший в хвосте колонны, миновал крайний дом, я приказал: