- Да как я говорил тебе, ваше благородие, всю семью его я знал, и дочь его единственную, позднюю ягодку, частенько на руках тетешкал. Оленькой её звали...
- Да, три годика ей едва минуло, когда все злодейство случилось, - подключился к разговору Ждан, - и мамок-нянек её в лесу нашли, и матушку, мертвую, а её ведь так и не сыскали, даже косточек, уж больно Евпатрид убивался, что и похоронить нечего...
- Так и я о том толкую, - Лука потупился, - что и нечего там хоронить было... Энто...
- Не понял я тебя, Хитрован, говори яснее!
Лука, польщенный и обрадованный, что вспомнили его старое прозвище, приосанился, раскраснелся и стал излагать внятно и по порядку.
- Я ведь, твое благородие, Оленьку-то часто на коленках тетешкал и маменьку её прекрасно в лицо знал, и папеньку... И была у Оленьки примета одна особенная, годика два ей было, кипятком обварилась случайно. Заживала ручка долго, и шрам приметный остался. На руке ниже локтя, как цветок, шрам-то, приметный...
- Ты о чем это сейчас толкуешь, Хитрован? Что Евпатридова дочь жива осталась? - быстро ухватил суть воевода.
- Во-о-от! - Лука поднял кверху палец и куцую бородку, одновременно потрясая тем и другим. - Во-о-от! Именно! О том! Видал я намедни девку - вылитая Марфа в молодости, а брови, как у Евпатрида, вразлет! И глаза его, синие!
- Что ж, и шрам тот ребяческий видал?
- Нет, шрам не видал. Врать не буду. Да и откуда мне голы руки у девки видать? - Лука аккуратно положил шапку на ближайшую лавку и с самым невинным видом продолжил: - Ты бы это, Данилыч, у своего меньшого спросил...
- Про что? - удивился воевода.
- Про шрам. У девки. Уж он-то наверняка надысь видал. Или сегодня увидит...
Минуты три понадобилось воеводе, чтобы осмыслить сказанное. А через три минуты палаты огласились зычным криком:
- Славе-е-ен!!!..
ГЛАВА 20. Свадьба
А Славен с другом Вадькой в это время были заняты делом важным и тайным.
Недалеко от мельницы, на высоком берегу, ровная полянка в окружении берез в свете полной луны, сильный запах травы, цветов... Вадька огляделся: чудно, необычно, но не страшно. Хотя личности тут... Ну явно русским духом и не пахнут. В глаза бросаются две женщины, высокие, с мужика ростом, одна русоволосая, белая лицом, нос длинный, глаза печальные, несмотря на то что улыбается, Славка теткой Вострухой её назвал, та самая воструха? Из побасенок? Рядом баба постарше, Славен её величает бабушкой, обращается почтительно и прошептал на ухо, что та, мол, самая, костяная нога. Статная бабка, однако! Еще лешие, полевик с семейством, еще какая- то нечисть, и все такие пригожие, как на ярмарку собрались. Да и то верно, только не на ярмарку - на свадьбу.
Сын обозника вздохнул полной грудью, так что рубаха чуть не затрещала, плечи расправил, руки раскинул, весь мир обнять хочется.
Тут как тут старый мельник подходит, как его там? Мельник и мельник.
- Что, Вадька, зовет тебя матушка-земля?
- Это в каком-таком смысле, дядько?
- Да не в том, что ты подумал, не пужайся... Сила земли тебя зовет, вот тебя эко ломает!
- Да я и не пужаюсь, дядько! А как это зовет? И что делать с этим?
Мельник не ответил, вооружившись невесть откуда взявшимся топором, в другую руку взял маленький мешочек, наполненный зерном. В руки Вадьке молча протянул поднесенный кем-то зажжённый факел.
«Мешочек с зерном - это символ плодородия матушки сырой земли, которая должна принять в своё лоно естество солнечного бога Ярилы. Зажжённый факел - это символ неукротимости и могущества солнечного божества, которые приходят вместе с ним в Явий мир», - лихорадочно соображал Вадька.
- Теперь надо будет три раза обойти поляну посолонь, то есть по солнцу, призывая силы бога Ярилы.
Двинулись. Впереди мельник с мешочком, щедро посыпает зерном поляну и головы все прибывающих... гостей. Следом Вадька с факелом. Пока обходили поляну, в центре условного круга седой дед добывал огонь трутом. Живой огонь, стало быть, для обряда.
Вадька огляделся - батюшки! А в толпе-то знакомые односельчан лица! Вон, лопни мои глаза, если это не староста Аристарх!
Люди и нелюди собирались в круг и пустили в ход братину, наполненную хмельным мёдом. Каждый должен был его испить, дабы утвердить своё участие в обряде. После прославления богов и предков настал черед и свадебного обряда. Но тут дед, успешно добывший огонь с помощью трения палочек, поманил Вадьку в сторону. Тот послушался.
Его проводили в лесную чащу - укромное место, ровная круглая прогарина. Оставшиеся люди и нелюди принялись неистово шуметь: петь, кричать, бить в бубны, играть на всяких инструментах. Чтобы разбудить матушку сыру землю и зазвать в Явий мир бога Ярилу. Процессом руководил оставшийся с людом мельник.
На прогарине звуки были едва слышны, хотя два шага сделали. Седой дед читал заклинание на непонятном языке, торжественно, зычно. Вадька и понимал, и не понимал. Ухом не понимал ни слова, но каждый звук чудным образом отзывался в его сердце. Так же, по странному наитию, на определенном этапе песни-заклинания юноша разоблачился донага и лег ничком на землю.
Сначала ничего не происходило, так же слышался шелест листвы, бубны хоровода и песня деда... Потом только шелест листвы... а потом...
Как будто земля под ним расступилась, и он начал стремительное... падение? Полет? Вадька мог бы поклясться, что глаза его открыты и он видит мелькающие по бокам звезды, а голое тело ощущает мягкий теплый ветерок. Потом его охватил жар, но не болезненный, а приятный, как в бане, и стал наполнять все его естество.
А в голове, сначала едва-едва, потом все громче, ярче, отчетливее, зазвучали различные голоса... и скоро стали они столь невыносимо громкими, что Вадька с удовольствием провалился в мягкую непроницаемую тишину.
Очнулся юноша оттого, что кто-то тряс его за плечо.
- Вставай, богатырь русский, приняла тебя родная земля, поделилась своей силой...
- Да?! Я... богатырь? - Вадька чувствовал себя так, как будто из пыльного чулана вылез. - А что мне делать теперь?
- Что делать? Ничего особенного, то же, что и собирался. Службу служить. А теперь пошли, как раз твой друг с невестой обрядом земли соединяться будут.
Тем временем на большой поляне в центре стояли бочком к бочку Славен и Поляна да сельская знахарка Степка с незнакомым здоровенным мужиком. Простоволосые, в одних белых рубахах, без украшений. Перед ними мельник держал две большие деревянные чаши. Быстро подошел дед, вскинул руку, делая легкие надрезы на лбу, ладонях и возле ключиц молодых. Собрал кровь из каждой раны, затем подошла какая-то старуха, точно из людей, но не из села, долила в чаши воды, и запели они с мельником на два голоса.
Обошли поляну по солнцу трижды, вернулись к парам, да вылили содержимое чаш прямо в зажжённый дедом огонь. Как полыхнуло-то! Прям чуть не до небес огонь взметнулся, но тут же опал, и загорелось ровным ярким пламенем.
- Ну вот! Поздравляю молодых! Вы теперь муж и жена! С благословения матушки-земли! Будет ваша любовь гореть ровно да ярко! И долго, сколько вашего века богами отпущено. Ну и как самая старшая, я первая отдариваться начну! Вот, скатерочка тебе, добрый молодец, а вот и сапожки! Пригодятся еще, а невесте яблочко подарю, что из любого места выведет. Тебе, Рогдай, подарю палицу добрую. Ту, что мой муж «миротворцем» прозвал... А тебе, Стеша, по-бабски -отрез полотна, который никогда не кончится, чтоб было из чего рубашки потомству шить...
Бабка, представленная Славеном как Яга, тряхнула каким-то свертком, развернулся он вышитой скатертью, а на скатерти яств чудных видимо-невидимо!
И пошло оно, веселье, славили молодых, дарили подарки - и прялки простые, и веретена волшебные... И ковры легкие, и посуду дорогую, потом женщина, которая воструха, подошла к молодым и повела куда-то, где ждала приготовленная полевиками мягкая постель из трав.