Юрий Геннадиевич Томин

АЛМАЗНЫЕ ТРОПЫ

На середине залива Венька перестал грести и прислушался. Гудение, доносившееся из-за ближнего островка, становилось все громче. Венька сквозь кулак посмотрел на искрящееся под солнцем море. Сначала он увидел верхушки мачт, затем над камнями показалась невысокая рубка, и наконец из-за мыса выполз весь МРТ[1]. Некоторое время судно шло прежним курсом, но вдруг свернуло на солнечную дорожку, которая вела прямо к лодке.

Венька засмеялся и налег на весла. Лодка двинулась по кругу. Траулер снова повернул, нацелившись носом в корму лодки. Венька, несколько раз гребнул одним правым. Тогда и на траулере до отказа положили руль вправо. Но все же судно шло по большому кругу, а лодка по малому и между ними по-прежнему оставалось метров сто чистой воды.

— Венька, паршивец! — загремел рупор на траулере. — Венька, стой! Утоплю!

Это означало, что траулер сдался. Венька снова засмеялся и бросил весла.

Вычертив на воде широкий круг, судно подошло к лодке. Из рубки вылез рулевой — парень в коричневом свитере и тапочках на босу ногу.

— Венька!.. — грозно сказал он. — Это тебе что, пятнашки?

— А я и не слыхал, что вы идете, — серьезно сказал Венька. — Вот когда «Чайка» идет, — издалека слышно.

Матросы, стоявшие у борта, заулыбались. Рулевой раньше ходил на «Чайке» и был переведен на МРТ за то, что опоздал к выходу в море.

— Ладно, закрой варежку, — буркнул рулевой.

— Хорошо. Закрою, — отозвался Венька.

Он слегка шевельнул веслами, и лодка стала медленно удаляться от судна.

— Вень, а Вень, — сказал рулевой уже другим тоном. — Погоди. Письма разбирал?

— Разбирал.

— Есть мне?

— Есть.

— Честно?

— Ага.

— А если врешь?..

— А если не вру? — сказал Венька.

— А каким почерком — мужским или женским? — крикнул один из матросов.

По борту прокатился смех. Траулер больше месяца болтался в неспокойном Баренцевом море. Теперь он возвращался на базу, и команда была готова смеяться самой незамысловатой шутке.

— Женским, — ответил Венька.

Рулевой был нездешний. Венька знал, что он ждет писем от какой-то Богаткиной Елены из Калинина.

— Венька, а в кино что идет?

— Итальянская, — сказал Венька. — Детям до шестнадцати…

— А в другом?

— Немецкая. Тоже — до шестнадцати…

— Плохо твое дело, — усмехнулся рулевой.

— А я смотрел, — сказал Венька, — барахло. Все время целуются.

Легкий ветерок понемногу относил лодку от траулера. Приходилось говорить все громче и громче. Веньке было приятно, что ради него остановилось посреди залива судно и что команда, прежде чем сойти на берег, хочет узнать все новости от него, Веньки.

Когда же, наконец, гукнув сиреной, траулер полным ходом пошел к базе, Венька вспомнил, что он так и не спросил, скоро ли вернется с промысла судно отца.

Вздохнув, Венька развернул лодку и поплыл к правому берегу.

За кормой вытянулась солнечная дорожка. Она переливалась остроугольными блестками ряби, будто кто-то щедрый прошел здесь и проложил тропу, усыпав ее драгоценными камнями — алмазами.

У подножия синих гор, обступивших залив, стояли дома рыболовецкого совхоза. Через час Венька пристал к берегу. Захватив обернутый клеенкой пакет с письмами, он выпрыгнул из лодки.

Наверное, его заметили издалека. Он шел между рядами домов, а из окон то и дело высовывались головы и спрашивали:

— Венька, мне нету?

— Нету.

— Венька, нам есть?

— Нету, — отвечал Венька. — Сегодня никому нету, одному только.

Из сарая, где хранился всякий хозяйский припас, вышел моторист Илья Зыков.

— Здорово, помор! Все почтальонишь?

— Ага, — сказал Венька. — Илья Иванович, где мне Шаврова найти? Ему письмо заказное. Говорят, он у вас, а я его не знаю совсем.

— Покажь.

Моторист повертел конверт, посмотрел зачем-то на свет, и на его лице появилась довольная и, как показалось Веньке, ехидная улыбка.

— Так, так… — сказал он. — Шаврову П. Е… Все верно. Разыскала-таки… — Он нагнулся к Веньке и прошептал: — Он там, в сарае, поплавки навешивает. Ты пойди вручи. Он отказываться будет, так ты не отступай, упирайся.

— Почему отказываться? — удивился Венька.

— Будет. Такой человек…

В сарае возле растянутой сети стоял высокий парень лет тридцати. Он был до пояса голый, и на груди его Венька разглядел татуировку: кошка гонится за мышкой.

— Здравствуйте, вам письмо, — сказал Венька.

Парень взял конверт, мельком взглянул на него и сунул Веньке обратно.

— Ты почем знаешь, что мне?

— А вы — Шавров П. Е.?

— Ну?..

— Вот… письмо… — растерянно повторил Венька.

— А ты кто такой?

— Не знаю… — сказал Венька.

— Ты — почтальон?

— Нет, я только помогаю.

— А раз не почтальон, так и не суйся. Нет у меня никаких родственников и писать мне некому. И вообще катись отсюда.

— Но ведь вы — Шавров П. Е.? — недоумевал Венька.

— П. Е. или еще кто — не твое дело.

Венька, окончательно сбитый с толку, вышел из сарая.

— Не берет? — спросил Зыков.

— Нет.

Зыков шагнул к двери и негромко проговорил в темноту сарая:

— Пашка, ты чего над парнем выстраиваешь? Он дело делает… Бери письмо. Ну!

Шавров грохнул о землю связкой поплавков, подбежал к Зыкову.

— Ты мне кто, милиционер? — зло сказал он. — Твое дело — чтобы мотор был в порядке. А в мои дела не лезь!

— Я-то тебе никто, — усмехнулся Зыков. — А ты сам кто? Я вот бригаду соберу, разберемся с тобой за такие дела.

Шавров косо взглянул на ничего не понимавшего Веньку и пошел прочь от сарая. У Веньки пересохло во рту от неожиданной обиды. Его еще никогда так не встречали.

— Ты все-таки вручи, — сказал Зыков. — Понимаешь, важно это.

— Не буду, — угрюмо сказал Венька.

— Ну, как хочешь. Только дело тут вот в чем: есть у него в Ленинграде парнишка. Пять лет. Это он от него прячется и от жены, чтобы денег не посылать. Сам рассказывал — хвалился, что теперь его не сыскать. А она, видишь, разыскала… Надо бы в суд, а она по-доброму — письмо прислала.

Венька взглянул на Зыкова. Шутит? Нет, лицо Зыкова серьезно. «Как же так?.. Прячется… денег жалко… Почему?» Венька представил себе отца, который вдруг начал прятаться от него. А мать сидит за столом и пишет письма… Ерунда! Не может отец никуда прятаться, — и нет у него на груди никаких кошек!

Венька стиснул письмо во вдруг вспотевшем кулаке и побежал вслед за Шавровым.

Шаврова он застал в общежитии, одного.

— Получите письмо, пожалуйста, — сказал Венька.

Шавров неожиданно улыбнулся, подошел к двери и плотно прикрыл ее.

— А ты молодец, — проговорил он почти весело. — Настойчивый. Давай мы с тобой так сделаем: напишем на уведомлении «адресат выбыл». И делу конец. Будь другом…

— Нельзя это…

— Да ты не думай, что я за просто так, — Шавров подмигнул. — Держи. Твой будет.

На столе лежал охотничий нож-кинжал. Красные ножны, пластмассовая рукоятка. На лезвии — канавка. «Чтобы кровь стекала», — подумал Венька, холодея от мысли, что стоит только протянуть руку, и нож навсегда перейдет к нему.

Но Венька не протянул руки.

— Получите письмо, — умоляюще сказал он. — Мне ехать пора.

— Ладно, — Шавров спрятал нож в ящик стола. — Обожди минуту. — И вышел.

Прошло полчаса. Никто не приходил. Выйдя на крыльцо, Венька увидел кучку людей, собравшихся у лодок. Они готовились к выходу в море. Где-то среди них промелькнула белая мичманка Шаврова.

Венька спрыгнул с крыльца и побежал к берегу. Шавров был там.

— Получите письмо, — с отчаянием сказал Венька.

— Ну ты… — вполголоса проговорил Шавров. — Тихо! Завтра получу.

Но Венька, бледный от обиды, стоял, держа в вытянутой руке письмо, и твердил:

— Получите… получите.