ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Посредине улицы в Тамбовке, у амбара, опираясь на ружье, стоял Спиридон Шишкин. На нем рыжая куртка самотканого сукна, ичиги, высокая папаха. На усах настыли сосульки. Бороду и воротник забелила куржа.

Из амбара вылез коренастый темнобородый Родион в одной рубахе и беличьей шапке.

– У вятских все неладно, – вымолвил он, вытаскивая через порог амбара мешок с чем-то тяжелым, – то комары коня склевали, то тигра в избу залезла. Уж вятский так вятский – народ хватский.

Густой, лохматый иней обметал под крышей тяжелые бревна амбара. Голубые пучки лоз торчали из берега. Голубые избы тянулись по снежным холмам.

Вся деревня была в клубах тумана и дыма, и мужики, разговаривая, пускали белые клубы.

Спиридон чуть свет бродил с ружьем около росчистей и огородов. Идти на тигра в глубь тайги в одиночку мужик не решался. А делить честь охоты на тигра со своими соседями не желал.

– Тигра уже смеется над вами. Она скоро в деревню жить переедет, – закрывая амбар на чеку, сказал Родион. – Говорит, в тайге холодно ей.

Из-за угла показался Котяй в желтом тулупе. На правом плече его дулом вниз висело ружье.

Скрипя по снегу, Сильвестр семенил короткими ножками через улицу.

Заметив, что у амбара стоят заядлые охотники Родион и Спирька, полагая, что речь у них идет не иначе как про тигра, тамбовцы вылезли на улицу, и вскоре вокруг Родиона собралась вооруженная толпа. В эти дни без оружия никто не выходил из дому.

– Я смотрю, что такое! – с жаром воскликнул Родион. – Охотники боятся в лес идти! Тигра объявилась, и вся деревня как в осаде. – Родион взвалил мешок с сохатиными стегнами на плечи и пошел прочь.

Долговязый Котяй, а за ним и остальные мужики пошагали за Родионом.

За избами взошло солнце. Легкий ветер метал дым из труб и потянул по небу розовые каракули. Мужики ввалились в обмерзшую дверцу. В жарко натопленной низкой избе они расселись за вымытым добела столом.

– Пока вы будете уговариваться, тигра у нас всю скотину передавит. – Широкий, коренастый, с грудью колесом, выпиравшей из-под темной рубахи, Родион говорил твердо, с уверенностью.

– Ты, Спирька, не лезь. Не похваляйся. Тебе никогда тигру не убить, – тонким голосом говорил Сильвестр.

– Кому? Мне?! – сверкнул глазами рыжий Спирька.

– Хотя бы…

– Да я лучше тебя охотник!

– Ты-ы?.. – с презрением оглядел его Сильвестр. – Нет, я лучше! Ты – Лосиная Смерть, а не тигриная!

– Как ты можешь знать!

– Я лучше! – злобно кричал русый толстощекий Сильвестр.

Дверь неожиданно распахнулась, и в избу с рыданием вбежала Петровна.

– Что такое? Тигра? Где? – вскричали мужики.

– На скотник к вам залезла! Дунька и Арина с ней сражаются!..

Мужики схватили ружья. Кучей толкая друг друга, они долго не могли пролезть в дверь. Родион сильным ударом плеча вытолкнул их всех. На улице началась беспорядочная стрельба.

…Арина и Дуняша ждали гостей из Уральского и пекли пироги. Вдруг закричали ребятишки. Мать глянула в окно.

На стайку[69] прыгнула громадная пятнистая кошка.

– Тигра! – воскликнула Арина и схватилась за детей, пересчитывая их.

Все были здесь.

Зверь стал разгребать жерди на крыше. В стайке испуганно замычала корова.

Буренка была кормилицей всей семьи. От нее ждали нынче теленка. Не помня себя, женщина с криком кинулась наружу.

– Да я тебя!.. Ах ты, окаянная!

Дуня выхватила из печи головешку и выбежала следом. Голося что есть силы, но не решаясь подступиться к зверю, мать и дочь бегали у крыльца.

Зверь поджал хвост и прыгнул с настила на крышу. Он злобно замяукал.

Дуня слышала от охотников, что тигр боится огня. Несколько лет назад охотник, сидевший у костра, отбился ночью от тигра, кидая в него горячие угли. Размахнувшись, изо всей силы, она пустила в зверя головешкой. Пламя обожгло ему морду. Зверь фыркнул и покатился по крыше на другую сторону.

В это время раздалась пальба, и гурьбой набежали мужики. Сильвестр кинулся к стайке.

– Ладно все же я дал ей! – приговаривал он. – Одна пуля попала все же!

– Кхл… кхл… – смеясь сдавленным смехом и багровея, трясся Родион.

– Ты ее и не видел, эту тигру! – молвил Спиридон. – Да это и не тигра, а барс! – воскликнул он.

Во мгле зазвенел колокол, и вскоре караван оленных нарт потянулся на рысях из-за острова.

Бердышов остановился у Родиона. Мужики толпились на дворе и в избе, удивляясь и любопытствуя. Низкорослые тунгусы в меховой одежде по-русски не понимали, а бородатые староверы, сопровождавшие Ивана, отмалчивались. Иван сказал, что едет на прииски, но толком ничего не объяснял.

– Я задержусь на денек у тебя, Родион, – говорил Бердышов хозяину. – У меня старший олень что-то неладный. Хочу дать ему отдых.

– Пустяки, Ваня. Это тебе кажется, – уверял Савоська.

– Нет, пусть отдохнет. Посмотрим, каков он завтра станет. Лосиная Смерть мне говорил, у вас ягельник хороший есть. Пусть покормится.

Пошли к соседу узнавать про ягельник.

Сын Родиона и тунгусы угнали оленей к вершинам гор.

В избе Родиона собрались девки. Иван, по обычаю, роздал им гостинцы.

– Ну, любишь меня? – шутливо спросил он Дуню.

– Люблю! – она в тон ему ответила задорно.

– Ну, поцелуй! – подставил он тугую щеку.

Дуня, вытянув белую шею, поцеловала осторожно.

– Ай, срамница! – завизжали девушки.

«А что бояться? – подумала Дуня и с гордостью взглянула на подружек. – Даже забавно!»

– Эх, Дуня, ягода моя! – воскликнул Иван. – Тебе за это подарок.

Молодежь помчалась по домам показывать обновки.

– Спасибо, дяденька, – скромно вымолвила девушка, оставшись с Бердышовым наедине.

Иван взглянул еще пристальней.

Из-за нее терял он всякую радость от своей веселой жизни, из-за нее не поехал с товаром на Амгунь, ездил по деревням вокруг Тамбовки, ждал, как зверь на лежке, когда с отцом вернется она с охоты. Настал час, надо успевать. «Была бы она моей женой, да я бы весь Амур перевернул! Попы тут продажны, они мне все сварганят, что я захочу». Ангу, как ему казалось, он не обидел бы. «Погорюет да смирится, у них в семьях по многу жен, их бабы привыкли к этому. Уж она и теперь чует».

Из-за Дуни сыграл он злую шутку с Ильей, пробудил в нем желание идти на барса в одиночку, а потом еще подумал, что Илья дитятко малое и стоит ли его подводить. «Хоть он и зверобой первейший, а дитей навек останется!»

Из-за Дуни, еще когда была подростком, Иван задержался на гульбе в Тамбовке, из-за нее, под ее взглядом, гнался по цельному снегу в день Таниной свадьбы за конями, из-за нее захватил Горюн, развернул там торг по всей тайге, сбил Синдана, знал, что ей об этом расскажут. К ней только стремился, когда на далеком таежном озере ночью, проснувшись под удары шаманского бубна, мечтал об иной жизни.

И вдруг узнал, что все зря, что любит она другого. И с тех пор Иван ушел в себя, прежде в самом деле шутил, а теперь только делает вид, что шутит. «Нет, Иван, гни свое…»

Он надеялся на силу, на богатство и на ловкость своего ума.

– Ты помнишь, малая была, про книжку меня спросила? Я с тех пор и читать пристрастился, – заговорил он. – Читаю, а все мне кажется, что чего-то не хватает… Я бы тебе читал в голос. – Он усмехнулся.

У нее был вид, как у птицы, которая услышала первый отдаленный выстрел охотника, подняла голову и не знает, взлететь ли и умчаться прочь, или отсидеться на месте, пока опасность пройдет стороной и все стихнет, или, быть может, промчаться дерзко над охотником, сыграть со смертью.

– Дуня, ведь ты Илью не любишь, – твердил он свое, – а я тебя люблю! Одумайся да полюби меня. С Ангой я не венчан… Не люблю ее! Я в несчастье, погубленный пристал к ним, сам стал гольдом, поднялся, а всю жизнь ждал, что придут поселенцы с Расеи и полюбит меня девица. Так мне и колдовали, предрекли с тобой любовь. У меня шея крепкая, руки дела не боятся. Мне люди говорят, что я всю тайгу захвачу. Было бы для кого! Мне надо ради чего-то жить… Я бы горы своротил – тебе бы все! Но я все брошу, и прииски… Зачем мне?