Против тюрьмы показался боров, отставший от стада. Караульный на часах докладывает офицеру, что наконец-то оборотень явился. Офицер разрешил преследование его и даже сам принял в этом участие. Преследуемый был действительным зверем, от страха забежал в грязь и от бессилия повалился. Офицер было схватил его, но он вырвался... Офицер попал в густую грязь и выпачкался весь. Так как для перемены платья не было времени, то в этом обезображенном и перепачканном виде попался своему начальнику, который арестовал его и рассказал другим о его похождениях. Офицер был прапорщик Дьяконов, кончивший курс Неплюевского военного училища.

С переводом Волконского из Оренбурга Ермолаев вышел в отставку, а вновь назначенный губернатор Эссен, найдя в делах злоупотребления, предал его военному суду, но это не имело для него последствий. У него была на воспитании дочь киргизского султана, принятая девочкою, потом окрещена и названа Екатериною, по крестном отце Васильевною. В первый раз вышла замуж за адъютанта майора Иванова и от него имела двух дочерей — старшую Анну Осиповну и младшую Веру Осиповну, жену бывшего губернского предводителя дворянства Ипполита Даниловича Шотт, сын которого после меня с 1893 г. был тоже губернским предводителем дворянства. К ним перешло имение Ермолаева.

Ермолаев был простого происхождения — солдатский сын, служил в пехотном полку барабанщиком, а потом писарем.

Мой дед, сотник Степан Михайлович, был вытребован в дежурство, как тогда назывался корпусный штаб. Ермолаев вспомнил о нем, когда отец мой был представлен в зауряд-хорунжие, и конверт с бумагой о производстве понес, по приказанию войскового атамана, Андрея Андреевича Углицкого, в дежурство. Ермолаев спросил о своем сослуживце и награда состоялась.

Взяточничество составляло общий порок того времени. Быть может, был грешен в этом более другого и Ермолаев, но в общем, по отзыву знавших его, считался человеком религиозным и помогавшим бедным. По его завещанию и на его капитал построены две церкви в принадлежавших ему деревнях —  Репьевке, перешедшей к Анне Осиповне Жидковой, и Кургазы, Веры Осиповны Шотт; последняя церковь обеспечена капиталом на содержание духовенства.

Дом, в котором жил Ермолаев, существует и в настоящее время; он долго, до конца 1880 г., оставался в руках наследников Скрябиной; доставшись по разделу дочери Шотта Ольге Штернберг, продан был купцу Шихову, а от последнего три года назад (1899 г.,) куплен попечителем Оренбургского учебного округа тайным советником Ростовцевым.

К этому дому под дворовое место прилегал почти весь прилегающий квартал, за исключением дома Худояр-хана[8], но две трети прежнего двора распроданы Ипполитом Даниловичем Шотт разным лицам и последними построены новые дома или исправлены прежние барские постройки.

Ермолаев давал пирушки и кормил обедами небольшое общество Оренбургских интеллигентов, причем подавались преимущественно пельмени, которые делались почти каждую субботу. В этот день Ермолаев ходил в баню и за обедом подавалось всегда любимое здешними жителями блюдо — пельмени. Это соблюдалось во всех хороших домах.

Это говорил мне покойный наш войсковой атаман Иван Васильевич Падуров, заставший еще старые порядки.

В общежитии шампанского пилось мало, да и людей, понимавших вкус в нем, было не много.

Для характеристики князя Волконского приведу резко выдающийся случай.

В военном дежурстве, или штабе, по недостатку офицеров, способных к письмоводству, временно исполнял должность адъютанта гражданский чиновник. Не довольствуясь своим скромным положением, он пожелал сам себя поднять выше: в списках о наградах вписал себя удостоенным производства в чин майора; как он сделал это, т. е. после подписи бумаги Волконским или прежде, история умалчивает, но князь узнал о его проделке, когда производство состоялось с переводом смельчака в армейский полк, рассердился и высказал решимость повесить смельчака, говоря: «Повешу и конец, а государь простит меня старика». Однако ж этого не случилось. Фальшивый майор поступил в армию и во время войны с французами дослужился до генерала и был где-то губернатором.

Аналогичный случай был в более позднее время с князем Воронцовым, новороссийским генерал губернатором. В представлении о наградах вписал себя один мелкий чиновник его канцелярии к ордену св. Владимира 4 степени, недостижимая награда по тому времени для мелкого чиновника. Когда Воронцов получил бумагу об утверждении его представления, очень огорчился проделкой и наградою ему вовсе неизвестного лица. Открылось, что последний сумел ловко вписать себя в общий список, и чтобы не компроментировать себя, Воронцов выгнал этого чиновника в отставку. Заведуя, как генерал-губернатор, Новороссийскими губерниями, он никак не потерпел бы такое лицо на службе в районе его власти. Господин этот уехал дальше от Одессы, на Кавказ, в Грузию, и там пристроился отлично.

Воронцов приехал в Тифлис и первым долгом потребовал список служащих у него, увидал знакомую фамилию, собрал справки и, когда подтвердилось его подозрение, снова прогнал чиновника в отставку, но судьба, видимо, покровительствовала ему. В Петербурге для дел Кавказа и Грузии образован был комитет. Людей, хорошо знающих край, не находилось. Послан был туда статс-секретарь Бутков; к нему-то явился гонимый. Из разговора с ним Бутков увидал, что это умный и способный господин, отлично знавший Кавказ, его нужды и болячки, а такой знаток и требовался в Петербург для Кавказского комитета, куда по приезде Бутков определил его, тянул за уши, повышая его, и кончилось тем, что после Буткова он занял его место — статс-секретаря, заведывавшего делами Кавказского комитета. В 1872 г. я его лично видел в канцелярии, приходя к бывшему сослуживцу, помощнику этого статс-секретаря Николаю Николаевичу Пасмурову, и от него слышал эту историю, но фамилию чиновника позабыл.

V

П. К. Эссен

(1817—1830)

^{П. К. Эссен.(1817—1830).}

 На место князя Волконского губернатором в Оренбург назначен был генерал-лейтенант, а потом вскоре произведенный в полные генералы, Петр Кириллович Эссен.

Карьера его, как генерала, составилась случайно. Служил он в Гатчинском, т. е. лейб-гвардии Павловском, полку, где все офицеры были лично известны Павлу I, который, полагаясь на их верность, неимоверно быстро выдвигал их зачастую и оригинальным образом.

Встретив Эссена на дороге, идущим или едущим в Гатчину, государь посадил его в свою карету и, разговаривая с ним, за умные ответы пожаловал в чин капитана, а через час, когда высадил его из кареты, в полковники, а потом очень скоро в генерал-майоры.

Говорили об этом служившие при Эссене и это весьма вероятно и согласно с характером Павла I-го. Он в три или четыре года простого лейтенанта Кушелева довел до адмирала с титулом графа, наградил крестьянами и женил на племяннице канцлера Безбородко, и от него пошла фамилия Кушелевых-Безбородко.

Это я слышал, когда молодой кавалергардский офицер граф Кушелев-Безбородко был в 1855 г. в Оренбурге на вечере, который для него устроил в зауральной роще князь Чингиз, сын хана внутренней орды. Я был в числе немногих его гостей.

Эссен был невысокого происхождения. К нему приехал в Оренбург его двоюродный брат, мелкий чиновник, Иван Егорович Эссен, которого брат генерал определил на службу в Оренбургскую пограничную коммиссию, откуда получал он жалованье, но самой службы не нес, завел себе на Сырте в казачьих владениях хутора, занимался скотоводством, имел одну или две семьи крестьян; скуп был до невероятности. В дорогое время, когда яйца, масло и молоко были дороги, требовал с хутора присылки всех этих продуктов на продажу в Оренбург и не позволял себе есть ничего, что можно было продать. Лошадей из своего табуна продавал в долг ямщикам, привозившим сюда товары, лишь бы дали подороже, но деньги, кажется, редко получал: ямщик,  купивший лошадь, уже не приезжал в Оренбург. У брата своего на кухне требовал, чтобы все оставшиеся куски и корки хлеба сберегались и отдавались ему; ими он кормил телят и коров. Крестьянам запрещал приезжать в Оренбург на лошади, да и сам за 40 верст ходил пешком. Конечно, крестьяне не слушали его, приезжали на лошади, оставляли телегу под Соболевою горою[9], а сами шли до города пешие и также возвращались, а потом далее ехали на телеге. Когда этот Эссен умер, то брат похоронил его на свой счет; жил он одиноко и после смерти квартирные хозяева обобрали его.