Изменить стиль страницы

Бесчисленные реминисценции из нашей с Алисой жизни рассеяны здесь: руки в рукава, ножка мило подогнута — Алиса; холодные, серые, стеклянистые глаза Саши — это бутылочные глаза Алисы; кажется, Саша где-то сидела по-турецки — это еще раз Алиса; тетя Роза, у которой Саша оставляла Даньку, — это зачаточная сестра Алисы Лидия, изнывающая по материнству; вьющиеся рыженькие волосы Даньки — это, конечно, волосы Алисы; сухарные и сахарные крошки — это опять Алиса, шипы теннисной ракетки на ее плече; полиэтиленовое синее ведро Аглаи я украл из нашей кухни (и вынес его крадучись вечером, как я всегда это делаю по вечерам); майку и кроссовки фирмы «Адидас» для десантных войск снял с моей падчерицы Катьки — она уже простила мне это (плюшевого Мишутку Катьки я тоже не пощадил); допотопный телефон с трубкой на рогах во второй квартире Аглаи — это наш прежний со Стаканычем телефон на работе; Аглаин брезгливый жест — смахивание арбузных корок другой коркой — это снова Алиса (сгребание же со стола арбузной слякоти и семечек рукой — это моя пролетарская привычка, — вот она, смотрите, прилипла, эта черная семечка, к моей ладони); щербатый, залитый чернилами паркет в новой квартире Аглаи — паркет Алисы, его я тоже позаимствовал и переставил на новое место — отец таки научил меня настилать паркет; чернила же на подоконниках Аглаи я сам, без разрешения хозяйки, пролил — робкая попытка моего осторожного на выдумки воображения; нашу бедную, упавшую с балкона черепашку я реанимировал и поселил ее на время у Аглаи; тема собаки также появляется здесь: помните, та, отвернувшаяся, сидящая хвостом к выходу, бездомная собака в ночном троллейбусе, глядящая на луну, — ужасный, я сам боюсь его, портрет. Коты и кошки — тоже наши: где я их еще мог так дивно наблюдать? И так далее и тому подобное — всех этих подробностей я уже не соберу.

И даже, опять я должен признаться в этом, два этих звездных имени — Аглая и Саша, Саша и Аглая — нужно теперь опять слить в одно: А л и с а — все-таки в него, все-таки в него…

БЛЕСТЯЩИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ

Любая настоящая вещь была здесь блестящей подделкой, любая поддельная вещь котировалась как настоящая.

Кобо Абэ, «Чужое лицо»

На прощание — снимок на память.

— Итак, встали, разобрались по парам! — командует Алиса. — По своим, по своим парам — не по чужим. Рогнеда, не куксись: ты одна составляешь пару! Даже больше, чем одну. Так, и…

Все смеются. Рогнеда, видимо, обижена: мне из моей комнаты не видно.

— Тсс… Ну, довольно же, я сказала! Набрали воздуху и… Фадеев! Да убери ты свои несчастные рога! Подумаешь, как ново!

— У меня их нет!

— Не уверена.

Все опять хохочут.

— Ну хватит, повеселились. Так, сгрудились поплотнее… Не дышим… Дези, где ты? В кадр! Ах да…

Дези нет. Алиса забыла.

Позавчера собака умерла. Ее сбила машина.

В общем, во всем виноват, конечно, я сам. В последнее время я мало выгуливал собаку в городе, и она отвыкла от шума. Уже за два месяца стала бояться машин, как будто чуяла в них свою смерть.

Я переходил дорогу, Дези немного приотстала, из-за поворота вдруг вынырнул тяжелый грузовик с прицепом — и она отчаянно заметалась на той стороне улицы.

— Стоять!! — крикнул я ей строго, словно чувствуя беду.

Чего ей взбрело? Раньше она бы одна дорогу переходить не стала.

Но она заметалась и заскулила — и бросилась ко мне уже перед самым бампером. Не успела. Ее ударило колесом и отбросило на тротуар — на той стороне дороги.

Я подбежал, она была еще жива.

— Что же ты, Дези? — мягко упрекнул я ее. — Неужели не могла обождать?

Из груди и головы собаки лилась кровь.

— Дези, Дезика, Дези, — приник я к ее морде, пытаясь вздохнуть в нее свою жизнь — моя мне была не нужна. — Ну что ты, милая, что?… Встань, поднимись, видишь, я рядом, жизнь еще так хороша, мы еще поживем…

Она положила мне голову на руки и, вобрав в себя последний раз воздух, с закрытыми глазами умерла.

Я хотел послать сестре и отцу телеграмму, сообщить им, что наша Дежка умерла. На почте у меня потребовали заверенной врачом справки, и когда я объяснил, что это собака, а не человек, тогда с меня потребовали справку, что это именно собака.

Я плюнул и ушел и, рассвирепев, сказал им на почте:

— Нет, в сравненье с вами она была все-таки человеком! — на что у меня тут же чуть опять не потребовали документ.

Бог с ними. В конце концов, так даже лучше. Пусть наши думают, что Дези жива.

Я зашил собаку в капроновые мешки, и мы с Костей увезли ее на электричке и закопали в снег. В апреле, когда оттает земля, мы ее похороним. Все эти дни в нашем доме как покойник, даже Алиса сперва расстраивалась и чувствовала это, и мы как-то избегали друг друга, прятали друг от друга глаза. Но сегодня она уже все забыла, сегодня она уже опять весела. Гости. Как болит, однако, голова, ноет грудь…

— Ну, хватит, повеселились! Сгрудились поплотнее! Не дышим! Дези — в кадр! Ах, да… Роберт, где ты?! Свети! Свети!

Я бреду из своей комнаты, тащу, как старик, ноги, волосы взъерошены, на голове мокрое вафельное полотенце — разламывается голова.

— Свечу, — вздыхаю я. — Но я не солнце.

— Об этом догадываемся! — кричат они все хором. — Давно!! — И радостно хлопают в ладоши. Сами они, конечно, все светила.

— Всем внимание! — звонко выкрикивает Алиса. — Сейчас вылетит птичка. Объявляю трехсекундную готовность. И — р-раз! и — д-два! и — т-три! Есть!

Птичка вылетела. Они опять усаживаются за стол. Я кладу горящий рефлектор на подоконник и, путаясь в проводах, ухожу.

Я долго мочу и отжимаю в ванной полотенце и, обернув им до самой шеи голову, ложусь в постель. Я засыпаю ненадолго, потом просыпаюсь, потом опять засыпаю, потом дремлю. До меня доносятся обрывки их шутовского разговора, смех, пение, музыка. Что они там сегодня празднуют? Новый год? Чей-нибудь день рождения? Пасху? Кто-нибудь из них совершил открытие? Защитил диссертацию? Человечество разоружилось? Нет больше крови, катастроф, войн? Пали тираны?

Увы. Просто их желудки, несмотря ни на какое мировое зло, которое их якобы терзает, хорошо варят, а во рту скопились слова. Их надо немедленно выболтать. Поскорей поведать человечеству. Оно ждет.

И вдруг я четко и ясно — за них — понял, что тело, все, все: пищеварительный аппарат, гортань, внутренности, руки, ноги — все, вся эта масса плоти  в н и з у, даже сердце существует лишь для того, что  в в е р х у, — для верха, для разума, для головы. Не ахти, конечно, какая догадка, но в применении к ним имеет непосредственный, а потому и шокирующий смысл. Какое же преступление забывать об этом — жить для того, что  в н и з у; ибо они только делают вид, что живут для духа. Ведь даже работа их голов, что бы они там о себе ни думали, направлена на то, чтобы порадовать и улестить свою плоть. Как часто книги, ученые изыскания, даже философемы предпринимаются только для этого.

— …Вершина ствола психологии труда срастается с общей вершиной ствола социальной психологии: психологии групп и коллективов и психологии коллективного творчества, а вершинные ветви всего ствола социальной психологии, в свою очередь, срастаются с вершинами психологии личности и индивидуального творчества ствола индивидуальной психологии. Ансамбль вершинных ветвей дерева психологической науки становится вершиной самостоятельной психологической науки психологии идеологической работы как осуществления идеологической функции психологии. Стволы, корни, ветви и веточки дерева психологической науки моделируют следующую иерархию компонентов психологии как науки в целом: частная психологическая наука, отрасль психологии, психологическая проблема, психологическая тема…

Это — Рогнеда. Полная энциклопедическая выкладка. Исчерпывающее досье о древе психологической науки. Опять шпарит как по книге — или по книге, кто ее разберет. Авторитетно и наставительно.