Рэй Брэдбери
Направление Чикаго-бис
Ray Bradbury
To the Chicago Abyss
Е. Дрозд.
Под бледным апрельским небом слабый ветерок казался последним напоминанием о прошедшей зиме. Около полудня в пустой парк забрёл старик. Ноги его были замотаны в грязные, в ржавых пятнах обмотки. Волосы седые, спутанные и такая же борода. Рот, обрамлённый этим клочковатым чудом, казалось, распирало от откровений.
Сначала старик оглянулся и пристально посмотрел назад, как будто потерял столько разных вещей, что не знал, с чего начать предъявление счёта к этим руинам на горизонте, к этому беззубому силуэту города. Ничего не обнаружив, он заковылял дальше, пока не наткнулся на скамью, на которой сидела незнакомая женщина. Окинув её внимательным взглядом, старик кивнул головой и сел на дальний край скамейки. На женщину он больше не глядел.
Минуты три сидел с закрытыми глазами и вспоминал. Его губы шевелились, а голова дёргалась, как будто он пытался носом выдолбить в воздухе одно-единственное слово. И как только оно сформировалось в мозгу, уста его отверзлись, чтобы провозгласить это слово чистым, прекрасным голосом:
— Кофе.
Женщина коротко не то всхлипнула, не то вздохнула и оцепенела.
Старик разыгрывал пантомиму своими негнущимися пальцами.
— Повернуть ключ! Ярко-красная банка с жёлтыми надписями! Сжатый воздух. С-с-ш-ш-ш! Вакуумная упаковка. С-с-с-т! Как змея!
Женщина дёрнула головой, как будто ей влепили пощёчину. Она с ужасом глядела на шевелящиеся губы старика.
— Запах! Аромат! Тёмно-коричневые, чудесные, жирные на ощупь бразильские зёрна! Урожай нынешнего года!
Она вскочила и, шатаясь, как подстреленная, неверной походкой устремилась прочь.
Старик широко раскрыл глаза.
— Но, послушайте! Я…
Но она уже убежала.
Старик вздохнул и поплёлся дальше по дорожке, пока не дошёл до скамейки, где сидел какой-то парень. Парень был всецело поглощён свёртыванием самокрутки, используя маленький квадратик тонкой обёрточной бумаги. Вместо табака — высушенная трава. Его нервные пальцы тряслись, когда он, священнодействуя, придавливал и утаптывал траву. Свернул трубочку, схватил её губами и раскурил, почти впадая при этом в транс. Он откинулся назад, слегка скашивая глаза, осваиваясь с неприятным вкусом во рту и странным ощущением в лёгких.
Старик проследил, как полуденный ветерок подхватил облачко дыма и сказал:
— «Честерфильд».
Парень вцепился рукой в своё колено.
— «Филипп-Моррис», — сказал старик.
Парень угрюмо пялился на него.
— «Кент», «Пэлл-Мелл», «Мальборо», — продолжал старик, не глядя на парня. — Какие названия! Белые, красные, янтарные пачки, пачки зелёные, как трава, голубые, как небо, чистое золото, а наверху каждой — тонкая рубиновая полоска. Потянешь за неё, и целлофановая обёртка расклеивается, ногтем открываешь крышечку — там голубой правительственный штамп об уплате налога…
— Заткнись, — сказал парень.
— Можно было купить в киосках, барах, подземных переходах…
— Заткнись!
— Зачем же так? — сказал старик. — Просто я почуял дым и подумал…
— Он подумал! — парень от злости затрясся так, что его самодельная сигарета раскрутилась и высыпалась ему на колени. — Видишь, гад, что ты наделал!
— Извини. Просто уж день сегодня такой тёплый, дружеский.
— Я тебе не друг!
— Мы все теперь друзья, иначе зачем жить?
— Друзья! — фыркнул парень, бесцельно комкая истерзанную самокрутку. — Может быть, и существовали «Друзья» до 1990-го, а сейчас…
— 1990-й. Ты тогда был ещё в пелёнках. Тогда ещё существовали конфеты «Баттерфингер» в ярко-жёлтой обёртке, «Бэби Руф», шоколадные «Плитки Кларка» в оранжевой бумажке. Коробки «Млечный Путь» — можно было съесть целую вселенную шоколадных звёзд, комет, метеоров. Очень вкусно!
— Врёшь — никогда этого не было, — парень резко встал. — Что с тобой, дед?
— Я вспоминаю лимоны и мандарины — вот что со мной. А ты помнишь апельсины?
— Тьфу, чёрт! Апельсины! Ты хочешь сказать, что я вру? Ты что — хочешь, чтобы мне совсем заплохело? Ты что — псих? Законов не знаешь? Знаешь, что я могу с тобой сделать, ты?
— Я знаю, знаю, — ответил старик, втягивая голову. — Меня обманула погода Я начал вспоминать и сравнивать…
— Там, в полиции, за эти сравнения несдобровать. Ясно тебе, ублюдок? Ты что — приключений на свою задницу ищешь?
Он схватил старика за потёртый лацкан, но тот оборвался, и парню пришлось ухватиться за другой. Он тряс старика и пронзительно визжал ему в лицо:
— И почему я не вытряс до сих пор из тебя душу к чертям собачьим! Давно никого не трогал, но сейчас…
Он толкнул старика. Потом ещё. Потом толчки перешли в тумаки, тумаки в оплеухи, оплеухи в удары. Целый град ударов. Старик качался, словно деревцо в грозу, пытаясь ладонями прикрыться от кулаков парня, в кровь разбивавших ему лицо… Кулаки выбивали из старика память о сигаретах и леденцах, конфетах и шоколадках до тех пор, пока он не свалился. Парень ещё некоторое время катал старика по земле пинками, а потом остановился и заплакал. Услышав плач, старик сжался в комок, стиснул зубы от боли и открыл глаза. Он убрал пальцы с разбитых губ и удивлённо уставился на своего обидчика. Парень плакал.
— Пожалуйста, — взмолился старик.
Парень зарыдал ещё громче, и слёзы настоящим водопадом хлынули из его глаз.
— Не плачь, — сказал старик. — Мы не будем голодать вечно. Мы заново отстроим города. Слушай, я вовсе не стремился довести тебя до слёз, хотел заставить думать. Куда мы идём, что делаем, что должны делать? Ты бил не меня. Ты хотел побить кого-то другого, а под рукой оказался я. Смотри, я уже сижу. Со мной всё в порядке.
Парень перестал плакать и только моргал, глядя на старика, который окровавленными губами пытался изобразить улыбку.
— Ты… таким, как ты, нельзя шляться среди людей и делать их несчастными, — сказал парень. — Но я знаю, как заставить тебя заткнуться!
— Подожди! — старик мучительно пытался встать на колени.
Но парень с криками, как безумный, убежал из парка.
Старик ощупал свои кости, согнувшись, увидел выбитый зуб, красневший среди гравия, и печально поднял его.
— Дурак, — послышался голос.
Старик оглянулся.
Тощий человек лет сорока стоял, прислонившись к ближайшему дереву. Его усталое длинное лицо выражало некоторую заинтересованность.
— Дурак, — повторил он снова.
Старик тяжело вздохнул.
— Вы были всё время рядом и даже пальцем не пошевельнули?
— Драться с одним дураком, чтобы спасти другого? Ну уж нет. — Незнакомец помог старику отряхнуться. — Я дерусь только тогда, когда мне это выгодно. Пошли. Вы пойдёте ко мне домой.
Старик снова вздохнул.
— Зачем?
— Этот парень может в любую секунду вернуться с полицией. А мне не хочется потерять вас, вы товар редкостный. Я слышал про вас и уже несколько дней разыскиваю. И что же? Когда я на вас натыкаюсь, вы как раз седлаете своего конька. Что вы такого понарассказывали этому молодому человеку, что он так взбесился?
— Я рассказывал про апельсины и лимоны, про леденцы и сигареты. Уже готовился в деталях припомнить воздушные шарики, свистульки из бузины и чесалки для спины, когда он обрушил на меня небо.
— Мне почти и не хочется винить его в этом. В моей душе тоже зашевелилось что-то такое, что я и сам с удовольствием врезал бы вам. Однако идём. Слышите сирену? Быстро!
И они торопливо зашагали к другому выходу из парка.
Вино домашнего приготовления старик пил маленькими глоточками, чтобы не причинить себе боли. Пища подождёт до тех пор, пока голод не пересилит боль в разбитых губах. Он смаковал, кивал головой.
— Хорошо. Премного благодарен. Очень хорошо.
Незнакомец, выведший старика из парка, сидел напротив за шатающимся обеденным столом, а его жена расставляла на застиранной скатерти потрескавшиеся, щербатые тарелки.