Кэми видела взгляд Холли, который та бросила на Анджелу. Она знала, чего ей стоило не настаивать отправиться вместе с ними. Ничего нельзя было поделать, разве что постараться как можно раньше, насколько это возможно, забрать Ржавого.

В рассветном лесу не было видно светящихся лисичек. Темное небо неспешно светлело, словно чернила непрерывно разбавляли водой. Они и прежде бежали через этот лес, но никогда в таком безмолвии и отчаянии.

Деревья неистово перешептывались, потрескивая сучьями у них над головами, ветер мчался подобно волчьей стае. Лес пребывал в смятении, и, благодаря ветру и шуму листьев, Кэми казалось, что они будто на море.

Воздух прорезал громкий звон. Один раз, потом другой, словно гром, извергаемый землей и небом. Однако, источником звука была не земля, но река.

Потом последовало эхо. Этот звон предупреждал об опасности и потере надежды. Это был звук колоколов Элинор Линберн, утопленных пять веков назад.

А потом они умолкли.

Весь мир будто дрогнул. Давление воздуха усилилось, тени сгладили пейзаж, и еще некогда дикий лес замер вместе со всем живым в нем. Свет продолжал напитывать небо, но растерял свою яркость. Не более чем на краткое мгновение, их город замер, превратившись в безмолвный островок. И в это мгновение город больше не принадлежал им.

Но Кэми не прекращала бежать. Она просто не могла остановиться. Они все побежали по дороге к Ауримеру, по изгибу, пока не добрались до усадьбы.

Никакого кольца огня. Погожий день. Разве что облака закрыли собой солнце. Впрочем, как и небо.

Каменное плато, на котором Джаред был подвергнут пыткам, когда его магия была связана в склепе Ауримера, в самом сердце дома, забрали. Они вынесли его и положили перед золотой усадьбой, на самом высоком холме с видом на их город.

Кровь Джареда все еще оставалась на камне. Она смешалась с другой, пролитой на камень и уже ставшей его частью. Сейчас на ней блестела свежая кровь, единственное яркое пятно в сером мире.

Лицо Ржавого было обращено к ним. Его глаза были закрыты, словно он мирно отдыхал, устроив себе очередной тихий час, словно это был обычный день. На его лице еще остались следы боли, но не было ни гнева, ни страха. Он выглядел немного грустным.

Она разглядела и остальное, что они сделали с ним, злобные дураки. Они связали ему руки, Ржавому, который сражался лучше любого в этом городе. Ржавому, который заботливо учил их защищаться от чего угодно. Лица присутствующих не были отмечены синяками, никто не хромал. Ни на ком не было следов насилия. Он позволил им сотворить это с собой. Он сделал предложение, от которого не отказываются — добровольная жертва. Он не сражался с ними, и у них не было необходимости связывать ему руки, но они сделали это, просто потому, что могли.

Возле плиты стояли как чародеи Роба, так и несколько простых жителей. Кэми перевела взгляд на их перекошенные от страха лица. Элисон Прескотт, мать Холли, рыдала. Как и Эмбер.

Перед каменной плитой стоял и Роб Линберн. В одной из мускулистых оголенных рук он держал большой золотой нож Линбернов. Острие ножа алело. В эту минуту все маски были сброшены. Ржавый явил себя тем, кем он был всегда, как и Роб. Лицо последнего сияло злобной радостью.

— Вот он — неизбежный конец борьбы против всякой превосходящей силы. Так год сменяется годом, сезон сезоном, если того захочет чародей, — сказал Роб. — Каждый вздох, что вы делаете — по моей милости, знак милосердия вашего господина. Я забрал свою смерть, в качестве компенсации за зиму, которую этот жалкий городишко не предложил мне. Я дарую эту смерть пробуждению нового года, которое, будучи моим по праву, наконец-то, установилось.

Анджела бросилась к Робу, словно кинжал к его горлу.

Сам воздух замедлился и удержал Анджелу, словно стрекозу, застывшую в янтаре. Роб непринужденно зашагал вперед и приставил нож к ее горлу. Кровь, будто джем, оказавшийся на ноже для масла, испачкала кожу Анджелы.

— Не двигайся крошка-источник, — сказал Роб, — иначе она умрет вслед за братом.

Кэми замерла.

— Сегодня больше никому не нужно умирать, — сообщил Роб. Он развернулся, подняв руки, словно ожидая, что тем самым поднимет настроение толпы. Окровавленный нож он все еще держал в руке. Но все, что он получил в ответ, — оглушающая тишина. — Но раз ты пришла, чтобы помешать мне принять добровольную жертву, придется за это заплатить.

— Цена? — произнесла Кэми помертвевшими губами. В мире, казалось, не осталось воздуха, чтобы вдохнуть, не говоря уже о том, чтобы говорить.

Роб должен был знать, что она уже лгала прежде. Он велит ей разорвать связь с Эшем, и это будет означать, что церемония на озерах завершится крахом. Их последняя надежда будет потеряна.

Кэми не испытывала паники, думая об этом. Только опустошение, такое же суровое, как серое небо, когда безмолвие достигло пика своего страдания. Казалось почти разумным, что надежда тоже умрет.

— А чего хочет любой мужчина, у которого под ногами весь мир, но разделить его не с кем? Свою жену.

— Нет, — рявкнул Джаред и зло шагнул вперед. Эш не сказал ничего, но Кэми почувствовала вспышку решимости за стенами ее сознания. Он тоже подошел и встал за плечом Джареда, прикрывая тому спину.

Роб перевел презрительный взгляд с Джареда на то, что находилось у него за спиной, и остановил его на лице своей жены.

— Лиллиан, — произнес он, — идешь?

— Если я подчинюсь, ты отпустишь всех этих людей? — спросила Лиллиан свирепо уставившись на Роба. Кэми неплохо узнала Лиллиан, чтобы понять — женщина сознательно не посмотрела ни на кого из них, не желая выдавать свои слабости.

— Лиллиан, — раздался голос отца Кэми. — Ты не обязана.

Кэми обратила внимание на выражение лица Роба, когда тот услышал это. И девушка пережила страшное мгновение, когда подумала, что вот сейчас ей придется действовать и сделать выбор между Анджелой и отцом.

— Закрой рот. — Кэми еще ни разу не слышала подобной резкости в голосе Лиллиан. Она орудовала своим голосом, словно хлыстом, оказавшимся в опытных руках. Это было то ли презрительное возмущение Линбернов, то ли отчаянная мольба, чтобы он умолк. — Я так устала слушать чушь, что ты несешь, говоря своим людям то, о чем не имеешь ни малейшего представления.

Мышцы Роба заметно расслабились, и его лицо разрезала самодовольная улыбка.

Лиллиан повернула белое, как простыня, лицо к своему мужу.

— Предположу, что мне придется подчиниться, если я хочу жить?

— Я предпочитаю об этом думать, как о самом разумном курсе, который можно выбрать. Ты — моя женщина. Ты должна быть номером два после меня в этом городе, и все должны приклонить свои наглые головы пред тобой.

— Все должны склонить свои наглые головы предо мной, — сказала Лиллиан, — что верно, то верно.

Роб не был дураком. Он прекрасно понял, что имела в виду Лиллиан. Но лишь рассмеялся. Нежно. Казалось странным и нелепым наблюдать, как два Линберна препираются над телом. Но Кэми еще заметила кулак женщины, костяшки которого были белее лица. Нужно было доверять той, что играла всю свою жизнь.

— Всегда восхищался силой твоего духа, Лиллиан, — сказал Роб. — Даже при том, что считаю его частую демонстрацию глупостью. Ну что, теперь ты будешь умнее?

— Так ты их отпустишь?

— Идите, идите, — сказал Роб и махнул рукой. — Можете отправляться по своим делам. Можете разойтись по домам. Порядок в Разочарованном Доле восстановлен. Все свободны, и можете быть уверенными в истинности мира, установленного чародеем.

Он небрежно махнул рукой Анджеле, которая задыхалась, хватая ртом воздух как рыба, дергающаяся на невидимом крючке. К Анджеле подошел Джон Глэсс и взял за руку, очень нежно, и не выпускал ее. Он дернул ее на себя, не давая ей упасть, когда девушка вновь смогла двигаться.

Роб не соизволил уделить внимания тому, чем занимались его побежденные противники. Он протянул руку Лиллиан. Жест больше напоминал команду, нежели демонстрацию нежной привязанности к жене.