Теория решения изобретательских задач учит решать эти задачи «по формулам» и «по правилам». Возникает парадоксальная ситуация: человек делает изобретения высокого уровня (т. е. получает высококачественный продукт творчества), не прилагая при этом творческих усилий (т. е. без процесса творчества). Парадокс этот вызван тем, что понятие «творчество» не есть что-то неизменное, застывшее: содержание, вкладываемое в это понятие, постоянно меняется. В средние века, например, решение уравнений третьей степени было настоящим творчеством. А когда появилась формула Кардано, решение таких уравнений стало доступно каждому математику-первокурснику. Теория решения изобретательских задач позволяет сегодня решать их на том уровне организации умственной деятельности, который завтра станет нормой.

Ведь изобретательское творчество, все эти пробы и ошибки, «осенения», «счастливые случайности» не самоцель, а средство развития технических систем. И появление теории, позволяющей решать изобретательские задачи, ее быстрое развитие не случайность, а необходимость, продиктованная современной научно-технической революцией. Проектирование технических систем, сто лет назад бывшее искусством, в наши дни становится точной наукой. Теперь появляется возможность говорить о том, что проектирование систем превращается в науку о развитии и проектировании технических систем. Работа «по формулам» неизбежно вытеснит работу «на ощупь». Но человеческий ум и в этом случае не останется без дела: люди будут думать над более сложными задачами, в которые изобретательские задачи будут уже входить в качестве подсистем.

Надо полагать, что революция в способах решения задач не случайно началась именно в технике. Только в технике имеется патентный фонд; в науке и искусстве такого способа хранения систематизированной информации не существует, она разбросана, растворена в необъятной литературе. Закономерности развития систем в технике проявляются гораздо отчетливее: негодная теория иногда живет очень долго, негодная машина не работает, а следовательно, никому не нужна.

И все же разработку логических, математико-кибернетических основ творческих процессов следует вести с учетом конкретных, четко очерченных задач. Все попытки строить более общие теории творчества, на наш взгляд, должны учитывать феноменальный творческий опыт академика В. И. Вернадского и его высказывания о возможностях описания творческих процессов лишь языком логики.

О широте научных интересов В. И. Вернадского можно судить по тому, что из 416 опубликованных его трудов 100 посвящено минералогии, 70 — биогеохимии, 50 — геохимии, 43 — истории наук, 37 — организационным вопросам, 29 — кристаллографии, 21 — радиогеологии, 14 — почвоведению, остальные — разным проблемам науки, истории и т. д. Приведенный список, однако, неполон. Следовало бы, пишет Р. К. Баландин, особо выделить труды В. И. Вернадского по биологии, проблемам времени и симметрии (выходящим далеко за пределы наук о Земле), общей геологии, учению о полезных ископаемых… И это еще не все. В некоторых работах он затрагивал философские проблемы познания, реальности бытия, вечности жизни.

И вот этот разносторонний ученый предостерегает энтузиастов чрезмерной формализации в науке: «Конечно, математика остается универсальным языком науки. Но нельзя забывать, что природа даже в своих простейших проявлениях неизмеримо сложнее наших схем, учитывающих чаще всего какую-нибудь частность. Мы не в силах выразить всеми доступными нам способами хотя бы один день своей собственной жизни со всеми его звуками, красками, событиями, мимолетными впечатлениями, неясными ощущениями, мыслями… Живая жизнь неизмеримо разнообразнее и сложнее любых наших схем, отражающих ее»[134].

Глава VI

САМОРЕГУЛЯЦИЯ СОСТОЯНИЙ

Созидающая и преобразующая сущность человека никогда не ограничивалась сосредоточением активности лишь на внешней среде, на окружающей действительности. Во все времена к объектам собственной активности человек относил и других людей, а также и самого себя. Рассматривая себя как органическую составляющую окружающей природы, он всегда считал себя связанным тысячью незримых нитей со всеми людьми, со стихийными природными явлениями и со всеми предметами вплоть до космических объектов. Связи эти считались обоюдоактивными и действующими непрерывно через прошлое на настоящее и будущее.

Французский ученый Л. Леви-Брюль на основании представлений, характерных для ранних форм человеческого мышления, сформулировал так называемый (и во многом спорный) закон сопричастия. «То, что мы называем опытом и последовательностью явлений, — писал он, — отнюдь не находит у первобытных людей сознания, готового просто их воспринять и склонного пассивно подчиниться полученному впечатлению. Напротив, сознание первобытного человека уже наперед заполнено огромным числом коллективных представлений, под влиянием которых все предметы, живые существа, неодушевленные вещи, или орудия, приготовленные рукой человека, мыслятся всегда обладающими множеством мистических свойств. Следовательно, первобытное сознание, чаще всего совершенно безразлично относящееся к объективной связи явлений, обнаруживает особую внимательность к проявляющимся или скрытым мистическим связям между этими явлениями. Источником этих ассоциаций, предопределяющих восприятие первобытного человека, является отнюдь не опыт, и против них опыт совершенно бессилен… Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут быть, непостижимым для нас образом, одновременно и самими собой и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них»[135].

Используя воображаемые мистические связи с явлениями и объектами природы, человек стремился приоткрыть завесу над своим будущим, узнать свою судьбу. Так появилось множество способов гадания и истолкования столь же многочисленных примет. Вместе с тем нередко предпочиталась более активная форма вмешательства в окружающую действительность, и тогда эти же магические связи с предметами и действиями использовались для оказания воздействия на природные стихии, на животных или же на людей. Набор методов таких воздействий был чрезвычайно велик, начиная с магических танцев и движений до ритуальных проклятий, заговоров и разнообразных молитв. Проходили века, а содержание этих оккультно-религиозных процедур почти не менялось. Вот, например, полный текст «Заговора молодца на любовь красной девицы», взятый из издания начала XX века: «На море на Окиане, на острове на Буяне лежит тоска, убивается тоска, с доски на воду, из воды в полымя. Из полымя выбегал сатанина, кричит: «Павушка Романея, беги поскорее, дуй рабе (такой-то) в губы, в зубы, в ее кости и накости, в ее тело белое, в ее сердце ретивое, в ее печень черную, чтобы раба (такая-то) тосковала всякий час, всякую минуту, по полудню, по полуночам, ела бы не заела бы, пила бы не запила, спала бы не заспала, а все бы тосковала, чтобы я ей был лучше чужого молодца, лучше родного отца, лучше родной матери, лучше роду-племени. Замыкая свой заговор 77-ю замками, 77-ю цепями, бросаю ключи в Окиан-море, под бел-горюч камень Алатырь».

Предполагаемый механизм действенности такого рода «психологической атаки» на человека, находящегося где-то в другом месте и ничего не подозревающего о ней, целиком основывается именно на тех понятиях сопричастия, которые были свойственны первобытному мышлению. Тем не менее, как один из стойких атавизмов, заговор оказался не очень прочно забыт еще и в XX веке. И, пожалуй, примечательнее всего чрезвычайная стойкость разнообразных магических приемов, сохраняющихся на протяжении веков у всех без исключения народов.